Приговор - Иван Любенко Страница 9

— Да, пожалуй, другого выхода у нас с вами теперь уже нет, — согласился хозяин дома.

— Несколько дней назад встретился с братьями Ртищевыми, Петром и Павлом. Они, оказывается, давно готовят восстание. Я согласился принять в нём участие. На сегодняшний день нас обещают поддержать почти триста человек офицеров, гимназистов, студентов, а с рабочими литейного завода «Руднева и Шмидта» будет ещё больше. Им тоже осточертели эти пришлые матросы и солдаты. Через доверенного человека в ГУБ ЧК нам стало известно, что уже заготовлены списки новых жертв с адресами. Это сотни людей. — Войсковой старшина вынул из внутреннего кармана свёрнутый лист бумаги, раскрыл его и, передав статскому советнику, сказал: — Это только часть списка. Посмотрите, здесь на первой странице есть и вы.

— Действительно, — разглядывая список, усмехнулся Клим Пантелеевич. — Какая честь!.. Под «счастливой семёркой» фамилию написали. А когда начнётся эта Варфоломеевская ночь?

— Послезавтра, в десять пополудни. Во время комендантского часа. Поэтому мы должны выступить раньше. Наше восстание и назначено на послезавтра, двадцать седьмого июня, в два часа утра. Из села Петровского должен подойти большой отряд. Достигнута договорённость и с пленными австрийцами. А это ещё двести штыков. Все вместе мы должны справиться с большевистским гарнизоном. На данный момент он насчитывает около четырёхсот человек. Остальные — на Медвеженском фронте. Там идут тяжёлые бои с войсками генерала Деникина.

— А вы не пробовали связаться с отрядом Шкуро? Я слышал, он где-то неподалёку.

— Пытались, но безуспешно. Он в районе станицы Воровсколесской. На дорогах красные разъезды. Тринадцать наших офицеров пытались к нему пробиться, но были окружены красным отрядом. Многие погибли, но часть из них всё-таки смогла вырваться и ночью вернулась в Ставрополь.

— Я, как вы уже поняли, вас поддержу. Однако боюсь, что, даже захватив город, мы не сможем его удержать. Красные могут попросту вернуть с фронта один кавалеристский отряд и всё. Кстати, как у вас с оружием? А то ведь у меня, кроме моего старого друга браунинга, ничего другого и нет.

— Не густо, — вздохнул Летов. — В основном, личное оружие офицеров. Есть, конечно, и винтовки, но мало. Некоторые даже с охотничьими ружьями. Чекисты арестовали поручика Шишковского. Под пытками он показал тайник в Архиерейском лесу. Мы почти полностью лишились арсенала. Все, кого он знал, уже покинули дома и находятся на нелегальном положении. У них дома прошли обыски.

— Пулемётов, как я понимаю, у вас нет?

— Ни одного, — сказал он с сожалением. — Надеемся, они у нас появятся после захвата осетинских казарм. Успех зависит от внезапности и быстроты натиска.

— А где собираемся?

— Около Варваринской церкви, у дровяных складов.

— Я обязательно буду, если, конечно, раньше со мной ничего не случится.

Летов вскоре ушёл, а Клим Пантелеевич точно в воду глядел. Едва рассвело — перед окнами остановился знакомый автомобиль. Только вместо Коппе на пассажирском месте сидел совсем другой человек в чёрной кожаной тужурке, сапогах и затянут ремнями. На плечевом ремне — коробка маузера. На сборы он дал Ардашеву всего пять минут, но всё это время находился рядом, боясь, видимо, что тот сбежит.

«Форд» сорвался с места и, точно уходя от погони, помчался по Николаевскому проспекту. У штаба Красной армии автомобиль остановился. Часовой у входной двери вытянулся в струнку. Ардашева провели внутрь.

За зелёным сукном большого стола с массивным письменным прибором сидел Коппе и что-то писал. Глянув мельком на вошедших, он вновь обмакнул перо в чернильницу и продолжил своё занятие. Сопровождающий указал присяжному поверенному на стул и удалился.

В комнате повисла гнетущая тишина. Окно было открыто, и с улицы доносилось пение птиц, слышался шум проезжающих грузовиков и далёкий лай дворовой собаки. «Главковерх» наконец поставил точку. Достал папиросу и, чиркнув спичкой, закурил. Прозрачное облачко дыма поднялось к украшенному лепниной потолку. Запахло табаком. Глядя в упор на Ардашева, он сказал:

— А я думал, вы ударитесь в бега.

— Для этого я не обзавёлся необходимой обувью, — усмехнувшись, выговорил Ардашев.

— Вижу, вы не теряете чувство юмора даже в самые неприятные минуты. Это делает вам честь. Итак, вы приняли решение?

— Да. И оно вам известно.

— Очень жаль, но ничего не поделаешь. Это ваш выбор и довольно-таки смелый. Надеюсь, вы понимаете, что в таком случае домой вы уже не вернётесь. Я отправлю вас в камеру. Посидите, подумаете и, возможно, придёте к иному мнению.

— Что ж, в тюрьму так в тюрьму, — спокойно выговорил бывший присяжный поверенный.

— Не волнуйтесь, скучно вам не будет. Вчера мы арестовали бывшего начальника сыскной полиции Поляничко. Хотели ещё и господина Каширина к вам доставить для полного комплекта, но он сбежал. Успел и детей прихватить. Его дом пуст. Но ничего, далеко не уйдёт. — Коппе окинул бывшего адвоката оценивающим взглядом и сказал: — А вы, я вижу, даже узелка с собой не взяли. Сразу видно не сиделец. Что ж вы так, а?

Ардашев молчал. Красный хозяин губернии протянул ему лист бумаги и карандаш.

— Вот напишите супруге список из необходимых вещей. Мой человек отвезёт ей и передаст. И продукты вам не помешают. В тюрьме кормят плохо. Война, знаете ли. Не до сантиментов.

— В этом нет надобности.

— Как знаете. Моё дело предложить, а дальше уж вам решать.

Начальник губернии позвонил в колокольчик, и в дверях появился тот же молчаливый большевик в кожанке.

— Поместите господина Ардашева в губернскую тюрьму. Пусть сидит в камере с Поляничко. В отношении его дальнейшей судьбы я распоряжусь позднее.

Статский советник поднялся и в сопровождении конвоира покинул штаб Красной армии.

Итак, почти сутки, Ардашев и находился в тюремной камере № 38 по иронии судьбы, имевшей тот же номер, что и его дом на Николаевском проспекте. За это время он ни разу не притронулся к баланде. Трижды его выводили из камеры: дважды на оправку и один раз на прогулку в тюремный двор, где он встретил немало знакомых, среди которых оказался и художественный руководитель Ставропольского театра Гордеев-Зарецкий. Это был немолодой человек лет пятидесяти пяти, одетый во фрак и всё ещё белую рубашку, которая в районе воротника постепенно принимала серый цвет. Он рассказал, что во время антракта в зал ворвались красноармейцы и начали проверку документов. Некоторых зрителей они тут же арестовывали, других — отпускали. Увидев это, Гордеев-Зарецкий вышел к комиссару и попросил прекратить бесчинство и своеволие. Красный командир выслушал его молча, а потом приказал арестовать. Представление было сорвано. Актёры на сцену больше не вышли.

О том, что восстание офицеров началось, он понял ночью в среду, двадцать седьмого числа, когда послышалась перестрелка. Она доносилась из центра города. Сначала раздавались пистолетные и винтовочные выстрелы, потом застрочил пулемёт. Охранники бегали по коридорам, очевидно, решив выдвинуться на помощь гарнизону красных. Но ближе к рассвету стрельба стала раздаваться всё реже и реже, и часам к семи её уже не было слышно вовсе.