Соленый пес - Федор Кнорре Страница 9

Почтовые тройки, добежав под вечер до спуска в овраг, опасливо упираясь, начинали спускаться шагом под откос, встряхивая глухими бубенцами, шагом протопав по толстым бревнам мостка, выносили на пригорок, и тут ямщик, неуклюже отваливаясь набок, скосив глаза и не выпуская вожжей, обязательно оборачивался, спрашивая путешественника, как быть: заворачивать ночевать на постоялый двор сразу за оврагом, или уж рискнуть, гнать напропалую до Москвы, чтоб в темноте добраться до первого масляного фонаря у городской заставы?

Самые нетерпеливые приказывали гнать, рассчитывая хоть к полуночи добраться до своего Сивцева-Вражка, а путешественники более рассудительные, осоловев от тряски, устало махали рукой в мучном от пыли рукаве, показывая сворачивать на постоялый в надежде уже поутру, по ранней прохладе, часа через два езды в далекой пыльной дымке с превеликим облегчением разглядеть наконец первые жаркие блики на московских золотых куполах...

Теперь все, что было в те времена кривыми переулками с лабазами и трактирами, заросшими травой тупичками, вишневыми садочками, дровяными складами, трехоконными домиками с лавочками у ворот, - все давно ушло под асфальт широчайшего городского проспекта. Пригородные огороды с бесконечными рядами капустных кочанов и вонючими бочками на колесах, обнищавшие загородные усадебки с подгнившими беседками с низкорослыми античными статуйками, овсяные и жидкие ржаные поля с их пригорками и овражками, болотца с пучками кривых березок на болотных кочках - все ушло под асфальт, который широкой полосой, мягко взлетая на сглаженные возвышенности, бесконечной полосой убегал за горизонт, днем и ночью шурша под автомобильными шинами.

А по обе стороны автомагистрали вырастали новые дома, быстро продвигаясь все дальше, складываясь в кварталы, и в них сейчас же вселялись новые жильцы, путая названия новых улиц и номера кварталов.

Мы переселились в самые новые, самые крайние дома. Сразу там, где кончалась стена нашего дома, уже начиналась необитаемая грязь: грузовики, бульдозеры и всякие машины размесили кругом такую глиняную грязищу, будто из нее они и дома строили, и даже удивительно было, что дома получились песочного цвета, розоватые или со стенками в клеточку, точно арифметическая тетрадка.

Начало пригревать солнце, и стали подсыхать и каменеть колеи с отпечатками громадных рубчатых покрышек; мы, новые поселенцы, стали понемногу в свободные часы после школы выбираться из домов и осматриваться, перескакивая с кочки на кочку через желтые глиняные лужи.

Подъезжал какой-нибудь грузовик, заваленный мебелью и узлами, и водитель кричал, высовываясь, как проехать в такой-то квартал или улицу, а мы и сами не знали! Мы свой-то подъезд старались не очень надолго терять из виду!

В воздухе было еще холодно, пахло горячим асфальтом, во всех этажах хозяйки мыли окна. Наверное, им было очень интересно вот так протирать радужное от мыльной пены, мутное стекло и наблюдать, как с каждой минутой стекло делается все прозрачнее и за ним все яснее открывается совершенно новый вид, целый мир, точно они после долгого путешествия вместе с домом приехали в новую страну... Во всяком случае, нам так казалось.

Прямо от последних стен наших крайних домов начиналось большое бугристое поле, и оно шло до того самого оврага, около которого когда-то был постоялый двор.

Последние дни все это поле зазеленело, и было странно думать что эта же самая трава тут росла и до нас, и когда тут тройки скакали, и, наверное, на этом же лугу паслись татарские кони, когда во время нашествия ханская орда подходила к Москве! Так, во всяком случае, считал Ленька. И очень может быть, что так оно на самом деле и было.

Мы с ним и еще с несколькими другими мальчиками тоже из новоселов познакомились, пробираясь вместе по полю к оврагу, с целью начать обживать незнакомый материк, куда мы попали, и завязать дружеские отношения с туземцами и старожилами.

Овраг, кривой, извилистый, глубокой щелью уходил куда-то вдаль. Черные, колючие ветки кустов и деревьев, боком примостившихся по его крутым склонам, колюче таращились, высовываясь из сумеречной сырости.

По самому дну бежала мелкая вода, омывая камушки, обломки кирпича и красные от ржавчины железки, и из холодной земли уже вылезли бледные цветочки, точно сделанные из папиросной бумаги.

Прислушиваясь и осматриваясь, мы пробрались немного вдоль оврага и вдруг наткнулись на облезлую грязнущую козу со впалыми боками, она карабкалась по откосу, как кошка, вставала на задние ноги, дергала и обрывала веточки, а увидев нас, затрясла бороденкой и так противно и гнусаво сказала "ме-ке-ке-е!", точно передразнивала какую-то другую, еще более противную козу.

Скоро мы наткнулись на забор, до того покосившийся, что он был похож на дугой растянутые мехи баяна. За забором стояла собачья будка и человеческое жилье. Мы никак не могли придумать ему название: избенка, домишко, хатка, хижина, халупа, развалюшка, будка, банька, вигвам, и все более или менее подходило, кроме вигвама. Только домом это назвать было нельзя.

Во дворе была такая грязь и лужи - ведь эта самая развалюха прилепилась к мокрому скату обрыва, - что угрюмая собака сидела на крыше своей будки, втащив за собой тяжеленную цепь. Она была точно невыспавшаяся и захрипела от злости на нас, скаля зубы, и стала бросаться, не соскакивая, однако, со своей крыши.

- Владелец этой гациенды украл эту цепь в зоопарке у слона, - сказал Ленька, - и вот он посадил теперь на нее такую маленькую собачонку. Зверство какое-то.

- Слонов на цепь не сажают.

- Это в Индии-то? Сколько угодно, особенно в восточных провинциях, это как правило!.. Но скорей всего, он украл цепь не от слона, а из какого-нибудь небольшого корабля. Отпилил кусочек от якорной цепи! Собаке от этого не легче.

На хрип собаки из дома вышел старик и стал на нас кричать, что нам нужно и зачем мы шляемся, мы выдержанно объяснили, что нам ничего не нужно и мы осматриваем окрестности просто так, и он, увидев, что затеять с нами ругательную перестрелку ему не удастся, замолчал. Это ведь как в волейбол: ты начинаешь первый, что есть силы лупишь мяч на чужую площадку и ждешь ответа, а если противник стоит улыбается, опустив руки, и не отбивает мяча - игра никак не получится.

А мы стояли, опустив руки, и не отвечали, и старик замахнулся и изо всех сил ударил собаку локтем по морде, так что она зажмурилась и шмякнулась в грязь, загремев цепью, и мы сейчас же повернулись и ушли, чтоб он на собаке не срывал свою злость против нас.