Княгиня Монако - Александр Дюма Страница 83

Я застала Месье перед зеркалом: он надевал на голову гагатовую диадему, извлеченную из моих сундуков, в которых он всегда беззастенчиво рылся. Увидев меня за своей спиной, он нахмурился и спросил, не поворачивая головы:

— Откуда вы пришли, сударыня, в столь поздний час? Я сделала великолепный реверанс и осведомилась:

— Стало быть, мне следует исповедаться Месье во всех грехах?

— Вы хотите сказать, что это меня не касается. Вы ошибаетесь, сударыня, это меня касается. Старшая фрейлина Мадам должна находиться под особо пристальным наблюдением, не говоря уж о том, что в моем любопытстве, возможно, таится особый интерес, так что вам следует удовольствоваться этим объяснением.

— Месье восхитительно смотрится в этой диадеме, она идет ему так же, как мне. — Это не ответ! — вскричал принц, топая ногой.

— Я была с Мадам.

— С Мадам, и где же?

— В ее комнате.

— Стало быть, она сидела там взаперти?

— Да, сударь.

— Что же вы там делали?

— Мы беседовали.

— Ах! Вы беседовали! О чем же, скажите на милость? Раз уж вы так задушевно беседовали, вы сможете, я надеюсь, помочь мне разобраться в чувствах и поступках Мадам, о которых мне прожужжали все уши. Она считает мои упреки вздором, она высокомерно держится с королевой-матерью. Что все это значит? Что она собирается делать дальше?

— Я полагаю, то же, что она делала в прошлом.

— Вероятно, презирать, оскорблять и позорить меня, не так ли? Я положу этому конец.

— Ах, сударь!

— А вас, сударыня, я проучу с помощью вашего мужа. Вам не будет больше дозволено бегать повсюду, насмехаться над ним и сбивать Мадам с истинного пути — все это должно измениться.

— Боже мой! Сударь, откуда весь этот гнев? Кто мог его вызвать? Что мы такого натворили со вчерашнего дня, чтобы вы столь сильно рассердились?

— Черт побери! Я жду вас целых два часа!

— Месье не оказал мне честь, известив меня о своем визите.

— Разве вам не следовало об этом догадаться?

— С какой стати? Не соблаговолит ли его королевское высочество мне это объяснить?

— О подобных визитах не извещают заранее; мне кажется, наши отношения таковы… Вам известно, что я вас люблю. Я не смогла удержаться от смеха.

— Вы смеетесь над моим чувством! Вы бы не посмели смеяться, будь на моем месте король.

— Король!.. Дело в том, что его величество… Словом, я могла бы ему поверить, в то время как Месье…

— И что же?

— Месье слишком любит Мадам, и вряд ли в его сердце осталось место для кого-то еще.

— Мадам — это Мадам, — перебил принц с досадой, — это касается только ее и меня. Вы же… вы, я вас люблю… в особенности из-за вашего брата.

Месье всегда говорил с женщинами только о своих друзьях. В ту пору я не могла этого утверждать наверняка — весь двор узнал об этом позже благодаря шевалье де Лоррену и д'Эффиа. Я не знала, что бы такое ему ответить, и страстно желала, чтобы он ушел. Я падала от усталости и смертельно хотела спать. Месье пробыл у меня больше часа, разглагольствуя подобным образом. Тем не менее я поняла из его болтовни (ибо он был страшным краснобаем и сплетником), что обе королевы не дадут Мадам ни покоя, ни отдыха до тех пор, пока король к ним не вернется. Они полностью подчинили себе Месье, вертели им как хотели и собирались превратить его в карательное орудие, перед которым принцесса рано или поздно склонит голову. Вернувшись к себе, я не могла заснуть, настолько эти мысли меня угнетали. Достаточно было пустяка, чтобы возбудить ревность г-на Монако, заставить его увезти меня, разлучить с Пюигийемом, и если бы Месье принял участие в этой игре, мне недолго пришлось бы ждать.

Когда я появилась в обществе на следующий день, внимание двора было поглощено некоторыми речами королевы-матери и ее очень длительной встречей с Месье. Она была чрезвычайно обрадована, найдя столь подходящий предлог, касающийся благопристойности и благочестия, и воспользовалась им, чтобы воспрепятствовать любви короля к Мадам. Ей не составило труда заставить Месье разделить ее мнение: как известно, принц был ревнивцем; он был таким от природы и становился еще большим ревнивцем из-за досады на Мадам, не настолько лишенной кокетства, как ему того хотелось.

Недовольство королевы-матери возросло до такой степени, что вечером, когда мы ужинали в покоях ее величества, она ни разу не обратилась к Мадам и не сказала ей ни слова; королева-мать приказывала слугам подносить испанские засахаренные фрукты королю, Месье, Мадемуазель и даже придворным дамлм принцесс, а Мадам ничего не получила. Король был так этим раздосадован, что послал невестке собственные фрукты. Выходя из-за стола, королева-мать не позволила королю остаться за картами; она увела его в свою молельню и стала говорить ему самые ласковые слова, более всего способные тронуть его сердце. Государь поддался на ее уговоры и обещал королеве все, о чем она просила, заверив ее, что отныне станет относиться к Мадам не иначе как к жене брата, и, таким образом, избавится от былых заблуждений.

Месье узнал об этом от матери; он сообщил это Мадам, придя к заключению, что король не испытывает к принцессе того глубокого почтения, какое он ей выказывает. Все это вскоре стало предметом споров и пересудов, не оставлявших нам ни минуты покоя. Король и принцесса продолжали вести себя по-прежнему, и каждый при дворе, за исключением меня и Гиша, полагал, что они влюблены друг в друга. Я успокоила брата, показав ему подоплеку этой дружбы, в основе которой лежали лишь гордость и удовлетворенное тщеславие. Гиш исподтишка подстрекал Месье, и тот каждый вечер устраивал нам гнусные сцены. Мадам приходила в мою комнату вся в слезах, клянясь, что будет добиваться справедливости у короля; она говорила, что с такой царственной особой, как она, нельзя обращаться подобным образом и что она скорее уедет к своему брату-королю, нежели согласится и дальше терпеть все эти оскорбления.

Я изо всех сил старалась успокоить Мадам, но мне это не удавалось. По ночам она не смыкала глаз, предаваясь унынию. Временами, в минуты отчаяния, принцесса говорила со мной о графе де Гише; она хотела, чтобы он воспользовался своей властью и убедил Месье перестать ее мучить. Я взялась выполнить это поручение и сама прибегла к своему заметному влиянию на Месье; в ответ принц нес всякий вздор.