Одинокие боги - Луис Ламур Страница 82

Он сложил газету, бросил ее на стол, с недоверием посмотрел на меня, сухо поблагодарил.

— Не за что! — ответил я. — В следующий раз, когда возникнет необходимость что-либо узнать, приходите и спрашивайте без всякого стеснения!

Он взглянул на меня, будто хлестнул кнутом, но я продолжал учтиво улыбаться. Марчинсон ушел, гордо подняв голову и гневно хлопнув дверью.

Весьма довольный собой, я продолжал расставлять новые книги по полкам. Улицы постепенно заполнялись людьми, спешащими по своим делам или торопящимися в лавки за покупками. Но меня не оставляла мысль: откуда этот знакомый акцент? Русский... Где же, где я слышал нечто подобное? Но я не мог припомнить, как ни старался.

С уходом незнакомца вернулись прежние недоуменные мысли, связанные с мисс Нессельрод. Все-таки кем она была до Лос-Анджелеса?.. Интерес Марчинсона продиктован исключительно познавательным моментом? А осведомленность о ее возрасте? Как быть с этим? Я ощутил какой-то душевный дискомфорт, непонятный для меня самого, когда снова подумал о том, что мэм уже не та, кого называют молодой девушкой. Но по-прежнему она оставалась стройной и грациозной, и я, как ни старался быть пристрастным, не находил в ней никаких перемен.

Неожиданно появилась и сама мисс Нессельрод, правда, не настолько неожиданно, чтобы я не расслышал стука ее каблучков еще на крыльце.

Она закрыла за собой дверь и огляделась. Меня всегда поражала ее интуиция, а мое настроение было написано на моем лице.

— Ханни? Что тут без меня произошло? — раздался закономерный и на этот раз вопрос.

— Заходил один человек, который... помните, наблюдал за лавкой? По-моему, он хотел что-то выяснить о вас. Не думаю, что его интерес был исключительно романтичным, хотя могу и ошибаться.

— Романтичным? — улыбнулась она. — Боюсь, Ханни, что это мне уже не по возрасту.

— Я так не считаю, — отрезал я и, помолчав немного, сообщил: — Его зовут Алексис Марчинсон.

Мисс Нессельрод сняла перчатки.

— Нет, — произнесла она, будто отвечая каким-то своим мыслям. — Нет! Этого не может быть! Спустя столько времени...

Она подошла к перегородке, отделяющей ее рабочий уголок от полки читальни: там стояли легкие кресла и стол.

— И что же ты рассказал этому человеку?

— Что я мог рассказать? Только то, что мне известно самому. Что вы прекрасная женщина, владелица этой лавки... Что я еще знаю о вас, мэм? Да ничего!

Она словно играла со мной.

— Я же никогда ничего тебе такого не рассказывала, Ханни! Не так ли?

— Да, и я знаю не намного больше, чем до его прихода, — заметил я. — Марчинсон говорил с едва заметным акцентом. Он меня озадачил: где я мог слышать такой акцент прежде? — Я взглянул на нее, меня словно осенило, и я вдруг выпалил:

— Вы русская, мэм, не так ли?

— Да! Была ею много лет назад. Теперь американка, калифорнийка.

— Наконец-то что-то начало проясняться после стольких лет! И вы не собираетесь возвращаться обратно в Россию?

— Не могу! Видишь ли, Ханни, меня сослали в Сибирь, а я бежала оттуда. Беглецов было девять, и лишь троим повезло. Я была тогда совсем юной девушкой, когда мы попытались пробраться в Китай. Моего брата убили в Сибири, еще до того, как мы решились на побег, другой умер в бедности и нужде, а третий был умерщвлен каким-то подлецом в Монголии, ограбившим нас. Я единственная осталась в живых из всей моей семьи, и мне, увы, некуда возвращаться, Ханни. Кроме того, там меня могут снова арестовать...

Она посмотрела на залитую солнечным светом улицу, по которой промчалась повозка.

— Добравшись до Китая, я устроилась в одну английскую семью преподавать детям французский язык. Когда стала постарше, пошла служить гувернанткой. Копила деньги, приняв решение уехать навсегда в Америку. Я была такой бедной, Ханни, и не хочу снова ею стать. Поэтому работаю, планирую, коплю...

Долгое время мы сидели молча, просто наблюдая за прохожими на улице. В полном молчании: мисс Нессельрод — оттого, что впервые была так откровенна со мной, я же — пораженный до глубины души всем услышанным.

Потом она сказала:

— Мы были так молоды, Ханни, так наивны. Хотели изменить мир. Из-за своей молодости я не принимала активного участия в движении: просто слушала своих братьев и их друзей, разделяла их восторг и энтузиазм: ведь они жаждали реформ и перемен в России, подобно тому, как это сделали в Англии и Франции.

Моя мать была англичанкой, поэтому свои каникулы мы всегда проводили в Англии. Жалели своих крепостных и думали, что правительство предпримет какие-то шаги, чтобы освободить их, но мы не представляли, насколько глубоко укоренились в русской душе те принципы, которые нам хотелось изменить.

Мои братья были членами тайного общества «Союз благоденствия», организованного офицерами Семеновского полка. Русское общество в 1821 году стояло накануне перемен. Мой старший брат, оставшийся верным своим идеалам, перебрался в Тульчин, где жил полковник Павел Пестель, один из вдохновителей движения. Там они создали «Южное общество».

После смерти Александра I должны были начать восстание. Мечтатели-идеалисты, они не имели связи с армией, которая, по их плану, должна была присоединиться в назначенный день.

Их выступление называют восстанием декабристов, которое было подавлено быстро и жестоко. Пятерых казнили, в том числе и Пестеля, сто двадцати одному было предъявлено обвинение в измене родине, а сто девять из них не достигли и тридцати пяти лет. Одних приговорили к каторжным работам, других сослали в Сибирь. Пострадали и многие близкие: нам семьи...

— Но вы же были тогда совсем молоденькой!

— Это не имело никакого значения. В России, ли кто-то из семьи был в чем-то замешан, наказывались и остальные: нас сослали в Сибирь, там из надежных источников мы получили сведения, что нас вот-вот должны были негласно ликвидировать, после чего мы решились на побег [5].

— И что же теперь, мэм?

— Я не могу туда вернуться, нас по-прежнему считают врагами отечества. И тот факт, что мы бежали, только усугубляет вину.

— Вы должны быть очень осторожны, мэм.

Она изучала меня несколько долгих минут, потом неожиданно спросила:

— Ты думаешь о доне Исидро?

— Он никогда не выходит у меня из головы, но... есть и другие вещи... — Я внезапно поднялся. — Беспокоюсь... о пустыне.

— Что тебя связывает с ней, Ханни, скажи? Естественно, красота, но ведь есть еще что-то?

— Не знаю, — нахмурился я. — В том-то и дело, — я подошел к окну, повернулся к ней лицом, — там есть что-то, что крепко держит меня; вроде что-то неоконченное, что я должен, обязан завершить... Понимаете? Здесь, — я сделал неопределенный жест рукой, — человек может стать богатым и преуспевающим. Но хочу ли я этого? Или существует что-то иное, что мне более по душе? То, что нашли мои родители...