Западня - Пьер Алексис Понсон дю Террайль Страница 8

– Да, мадам, и те, кто знает о жестокости его натуры, этому отнюдь не удивляются.

– Он храбр?

– Порой да, как и все испанцы. Но бывают моменты, когда он даже после самых смертельных оскорблений не решается не то что броситься в бой, но даже рассердиться.

– Странно.

– Более чем странно… Таким образом, как вы недавно сказали, вполне может случиться, что Сентак не потребует от меня удовлетворения за то, что я вмешался в ваш с ним спор. Но как бы там ни было, его храбрость у меня сомнений не вызывает. В довершение всего он еще и невероятно упрям. Поговаривают, что, решив добиться успеха в том или ином деле, он без угрызений совести может воспользоваться любыми средствами. Наконец, он жаден, алчен и страшно ревнует свою жену, которую обманывает, хотя вы, мадам, похоже, знаете об этом значительно лучше меня.

– А его супруга вам, случаем, не родственница?

– Она свояченица моего брата.

– В девичестве мадемуазель Эрмина де Женуйяк?

– Да, мадам.

– Ходят слухи, что она очень несчастна.

– Говорят, да.

– И очень богата.

– На редкость богата. Старый еврей Самуэль оставил ей и моей невестке Филиппине поистине королевское состояние.

– А в завещании Самуэля на ее счет никаких особых распоряжений не было?

– Были, мадам. Вам известно, что сей достойный старик, которого любил весь Бордо, обладал несметными богатствами. Во время Революции большую часть состояния у него попытались отобрать, но он оказался умнее всех и в результате ничего не потерял. Вы также знаете, что под конец жизни он тратил на себя очень мало, что позволяло ему еще больше приумножать капиталы. После его смерти наследникам досталось порядка ста двенадцати миллионов, в том числе двадцать четыре миллиона мадам де Блоссак, здравствующей и по сей день, и по шестнадцать каждой из внучек.

– Но это составляет всего пятьдесят шесть миллионов, – сказала молочница.

– Да, мадам.

– Ровно половину наследства.

– Вы великолепно проводите подсчеты.

– А кому досталось остальное?

– Во-первых, шесть миллионов Самуэль отдал бедным.

– Хороший поступок.

– А во-вторых, когда-то он был молод… – продолжал Танкред.

– Те, кто его видел, в этом даже не усомнились бы.

– Молод и женат.

– Как?

– Да. И жена, судя по всему, очаровательная, родила ему сына.

– Ого! Это уже что-то новое.

– Для вас, мадам, несомненно. Когда этому юноше исполнилось пятнадцать, – сообразительности ему уже тогда было не занимать – он подумал, что в один прекрасный день станет достаточно богат и, жаждая приключений и славы, испросил у отца разрешения поступить во флот. Самуэль, владевший значительным количеством кораблей, выполнил его просьбу и разрешил подняться на борт судна, следовавшего в Индию.

Сей молодой человек, которого звали Давид, прибыл на Восток в тот самый момент, когда Дюплеи ^[5], героический Дюплеи, начинал ту невообразимую битву с англичанами, которой мы никогда не устанем восхищаться и которая принесла бы замечательные результаты, если бы Францией в те времена правили умные люди.

– Это уже какой-то исторический экскурс…

– Простите, я немного отвлекся. Но вернемся к нашим баранам. Этот Давид с невероятным пылом стал под знамена Дюплеи и помог ему деньгами отца.

– Значит, он герой?

– Да, мадам, настоящий герой, ведь он был одним из самых неустрашимых соратников Дюплеи и принимал участие в двух десятках сражений. Но когда он вел индийскую армию к победе, его сразила английская пуля. Дюплеи его долго оплакивал.

– По-моему, мы немного отклонились от Сентака, – заметил Гонтран.

– Нет, ведь мы говорим о его кузене.

– Одним словом?

– Одним словом, умирая, Давид вверил заботам своего отца Самуэля молодую жену и ребенка, которые сначала не хотели покидать Индию, но вскоре, когда ситуация поменялась и Дюплеи подвергся преследованиям, были вынуждены это сделать.

Жена Давида и их ребенок были христианами. Они поселились в Италии, небо которой отдаленно напоминало им залитую солнцем Индию, в купленном неподалеку от Неаполя поместье.

Каждый год молодой человек навещал дедушку, а затем возвращался к матери (бедняжка умерла молодой). Потом он женился, у него родился сын, который, в свою очередь, тоже оставил после себя наследника. Теперь этому ребенку тринадцать лет и он круглый сирота.

– Вот как! – воскликнула молочница. – Об остальном догадаться нетрудно.

– Именно этому правнуку, своему прямому потомку, старый Самуэль и оставил пятьдесят миллионов, о которых говорила наша мадам.

– И что же, в завещании Самуэля был особый пункт касательно этих пятидесяти миллионов?

– Да, мадам.

– Свою последнюю волю старый Самуэль продиктовал жене нотариуса, – прошептал Гонтран на ушко своему соседу.

– В чем же этот пункт заключается?

– Он гласит, что если внук внука Самуэля умрет, все его состояние должно перейти к мадемуазель Эрмине де Женуйяк.

– Которая теперь стала мадам де Сентак, – добавила молодая дама.

– Совершенно верно.

– Благодарю вас, это все, что я хотела узнать.

– И вы не хотите сообщить нам ничего взамен того, о чем я рассказал? – спросил Танкред.

– Хочу.

– Тогда говорите, мадам.

– Ну что же! На мой взгляд, господин де Сентак в настоящий момент изыскивает способ отправить на тот свет этого наследника пятидесяти миллионов, чтобы его жена наконец могла их унаследовать. Причем все должно выглядеть так, будто тот умер естественной смертью. А там будет видно.

– Мадам, вы понимаете, что выдвигаете против Сентака более чем серьезное обвинение?

– Перед тем как его сформулировать, я всецело взвесила его важность и значимость.

– И вы полагаете, что…

– И я полагаю, что человек, явившийся на наш бал-маскарад в личине повелителя Монкрабо, тесно связан с Сентаком.

– Этот предводитель бандитов?

– Да.

– Он хочет избавиться от наследника верного единомышленника Дюплеи…

– Или убить его, – добавила дама.

– Знаете, мадам, – сказал Танкред, – предлагая вам разделить с нами ужин, мы даже не предполагали, что вы сделаете столь серьезное заявление, в которое просто невозможно поверить.