Охота полуночника - Ричард Зимлер Страница 8

После обеда мы с мамой попрощались с отцом; он уезжал в верховья реки в свою очередную двухнедельную поездку, чтобы замерить земли для Дуэрской винодельческой компании. Желая утешить меня, он сказал:

— Скоро, сынок, у нас будет собственный виноградник, и нам не о чем будет грустить.

Наклонившись, он шепнул мне на ухо, что снова поговорил с мамой по поводу собаки, и вроде бы она начала сдаваться. К тому же, его отсутствие, без сомнения, сказывается на ее чувствах, и мама становится уступчивее. Я крепко обнял его. Будь моя воля, я бы растворился в нем всей своей малозначительной личностью.

Мы с мамой махали отцу, пока он быстро шел вниз по улице, мамина рука подрагивала на моей. Она смахнула слезу и шепотом, обращаясь к самой себе, произнесла фразу, которая удивила и встревожила меня:

— Эта жизнь убивает меня.

В 1800 году птичий рынок был не так хорошо обустроен, как сейчас: он представлял собой единый ряд всего из одиннадцати деревянных беспорядочно разбросанных прилавков. Мы пришли туда с Даниэлем во вторник. На каждом прилавке было от десяти до тридцати клеток, некоторые стояли на земле, другие — на столах. Клетки были сделаны из ивовых прутьев, тростника, ржавого железа, проволочной сетки, и одна, где томился золотой фазан, была из позолоченного стекла. Крупные птицы — соколы, белые и серые цапли, вороны — сидели в клетках по одному, а мелкие — крапивники, трясогузки и другие пичуги — размещались целыми стаями. В тот день я насчитал семнадцать европейских щеглов, безысходно томящихся в одной клетке длиной с мою руку, а в высоту и ширину — не больше мужской ладони.

Но самым ужасном было то, что в некоторых клетках, стоявших на солнце, было мало или совсем не было воды. Небольшой попугай с изумрудным оперением, который видимо уже долго содержался в подобных условиях, безжизненно лежал на дне клетки, а над головой его жужжали мухи.

Я подумал, как хорошо, что эти создания не могут читать мысли посетителей рынка, которые думали о том, как будут смотреться красные, розовые и желтые перья на их шляпах.

На самом большем прилавке в клетке из проволочной сетки, отвернув в сторону голову с красной макушкой, кверху брюшком лежал дятел, издавая беспомощные крики. Одно крыло у него было вывернуто наружу, похоже, он сломал его, пытаясь вылететь из клетки. Я присел возле него на корточках. Даниэль последовал за мной.

Владелец этого прилавка, лысый мужчина с кожей болезненного цвета и гнилыми зубами, зазывал людей:

— Посмотрите на моих красавцев! Самые красивые птицы Португалии! Подходите и хорошенько рассмотрите их.

Когда он замолчал, чтобы отпить из кружки, я попросил его отдать мне дятла или позволить отнести его к кому-нибудь, кто умеет лечить животных.

Он расхохотался, обрызгав меня вином.

— Да его пора выбросить в компостную кучу, сынок.

— Это тебя, ублюдок, пора выбросить в компостную кучу! — воскликнул Даниэль.

Мужчина схватил метлу и попытался огреть Даниэля по голове, но тот отпрыгнул на безопасное расстояние и разразился ругательствами в его адрес.

Пока они обменивались оскорблениями, дятел начал задыхаться, а из его клюва выскользнул похожий на шнурок маленький розовый червяк. Я отпрянул, наступив на ногу какой-то даме. Она взвизгнула, обозвав меня мерзким и гадким мальчишкой, и добавила шепотом, обращаясь к подруге, что я — приблудный пес.

Я не знаю, почему она использовала именно это выражение, но ее слова зацепили меня. Будучи ребенком, я не осознавал, как много жителей нашего городка знают, что мой отец — чужеземец.

Рассудив, что именно этот червяк в горле дятла причинял ему боль, я прижался лицом к прутьям клетки и попытался вытащить омерзительную тварь.

В это время хозяин лавки, оставив попытки ударить Даниэля по голове, стал объяснять преимущества дроздов перед жаворонками старику с изъеденными оспой щеками. Я дернул Даниэля за рукав, чтобы он посмотрел на птицу, и спросил:

— Взгляни, что это было в нем?

Пока мы глазели через сетку, червяк затвердел. Все это время я не мог понять, дышит птица или нет, но когда дыхание прервалось, я сразу заметил это. Глаза дятла оставались открытыми, но его взгляд стал отсутствующим. Я позвал его, а затем ударил по клетке.

— Эй, прекрати сейчас же! — потребовал владелец лавки.

Даниэль стал уговаривать меня уйти. Только тогда я осознал, что этот червяк на самом деле был языком бедной птицы.

Прежде чем уйти, Даниэль еще раз спросил разрешения забрать дятла, хотя бы сейчас, когда он был уже мертв. Хозяин лавки ответил, что если мы уйдем и больше никогда не вернемся, то Даниэль может открыть клетку и взять птицу.

Даниэль вытащил дятла и произнес тоном, которым мог говорить только он:

— Надеюсь, вы будете здесь в канун праздника святого Иоанна. У меня хватит серебра, чтобы купить здоровую птицу.

— Я буду здесь, хотя сомневаюсь, что у такого оборванца, как ты, когда-нибудь хватит денег, чтобы купить хоть одного из моих красавцев. А теперь убирайтесь прочь!

Мы положили дятла в мешочек, который выпросили в лавке сапожника. Я хотел похоронить несчастное создание, но Даниэль заявил, что он понадобится для рисования. На все мои вопросы он отвечал только:

— Замолкни, Джон, мне надо подумать.

Какое-то время мы сидели на ступенях монастыря. Даниэль, обозревая рыночную площадь, продумывал все детали своего плана.

— Вот что мы сейчас сделаем, Джон, — наконец объявил он. — Мы подождем здесь, пока этот ублюдок покинет площадь, а потом пойдем за ним.

Когда я спросил, зачем, он наклонился ко мне с угрожающим выражением лица и выдал одну из своих любимых рифмованных фраз:

— Raptado, embrulhado, e entregado… Украдем, завернем, с собой унесем…

Я не понял, кого он имеет в виду — меня или торговца птицами, но спросить не успел, так как рука Даниэля предостерегающе сжала мое плечо. Я поднял глаза и, к своему ужасу, заметил проповедника, которого мы видели несколько дней назад.

Пытаясь вырваться от Даниэля, я упал с лестницы и больно ударился локтем о гранитные ступени. Темные глаза негодяя радостно блеснули. Даниэль встал передо мной, словно пытаясь защитить меня.