Пилот штрафной эскадрильи - Юрий Корчевский Страница 8

И еще одна беда: надвигалась темнота, причем именно с востока.

Михаил с тревогой поглядывал по сторонам и вниз, подыскивая место для посадки. По его прикидкам, километров пятьдесят он уже пролетел. Он кинул взгляд на приборы – 410 километров в час. Михаил немного убрал газ – слишком большая нагрузка на двигатель из-за неубранного шасси.

Облака еще были освещены, но земля уже теряла четкие очертания.

Слева, на удалении двух километров, прошла четверка «мессершмиттов».

Через пять минут на земле стало темно, лишь реки посверкивали серебром.

Неожиданно впереди и правее курса мелькнул луч прожектора, причем не вверх, как зенитный, а по земле. «Ночной аэродром, — сообразил Михаил. — Значит, мне – туда». Он еще убавил газ, начав медленное снижение.

Далеко впереди стала видна посадочная полоса, взлетающий с нее большой двухмоторный самолет.

Михаил заложил небольшой правый вираж, нацеливаясь носом истребителя на посадочную полосу. Лишь бы с рулежки на нее не вывернул еще один самолет. Тогда – неизбежное столкновение!

Михаил еще убрал газ, планируя почти на холостых оборотах. На какой скорости садится «мессер»? Вопрос не праздный. Скорость мала – сядешь перед полосой, не исключено – на камни или пни, скорость велика – выкатишься за полосу, и тормоза не помогут, скапотируешь, как на «Аннушке».

Скорость 150, 130… Михаил притер истребитель к полосе. Толчок, вибрация колес… Ура! Сел! Удалось! На незнакомом самолете, без карты, в ночи – так может повезти только раз в жизни.

Михаил до отказа толкнул ручку газа вперед, закрыл бензокран – где он расположен, разглядел еще в полете, при свете. И сразу – по тормозам. Самолет, пробежав метров около двухсот, остановился.

Михаил откинул фонарь кабины, с наслаждением вдохнул чистый, насыщенный запахом травы воздух, рукавом тужурки вытер мокрое от пота лицо.

Сзади приближался звук мотора, затем раздался визг тормозов.

— Эй, заблудился, фриц? Выходи!

— Я не фашист.

Михаил привстал в кабине, поднял руки.

— Это ты правильно руки поднял. Вылазь! Михаил неуклюже выбрался на крыло, спрыгнул на землю. И почти сразу же получил удар кулаком в ухо.

— У, гад!

Когда Михаил поднялся с земли, потирая ушибленное ухо, в дело вмешался стоящий рядом мужчина:

— Погодь, пусть разберутся.

Михаила обыскали, сняли ремень с пистолетом, забрали документы – все это принадлежало убитому советскому пилоту.

— Лезь в кузов! И смотри мне! Чуть шевельнешься – застрелю!

Михаил залез в кузов полуторки и улегся на пол. Полуторка тронулась, на пути следования несколько раз поворачивала влево-вправо, затем остановилась.

— Выходи!

Михаил выпрыгнул из кузова.

Перед ним было приземистое одноэтажное здание.

— Иди вперед! — Для большей убедительности слова сопроводил достаточно ощутимый толчок в спину.

Сзади шли двое конвоиров – видимо, из аэродромной охраны. Постучав в дверь, они завели его в комнату.

— Вот, товарищ командир, пленного взяли! — с торжеством в голосе сказал один из конвоиров. От удивления у командира с двумя «кубиками» на петлицах поднялись брови:

— Чего ты несешь, Патрушев?! Ты пьян, что ли?

— Никак нет, товарищ лейтенант. Он на наш аэродром на немецком истребителе сел. На «мессершмитте», — для убедительности добавил он.

Лейтенант с интересом уставился на Михаила.

Конвоир сделал два шага вперед и положил на стол ремень с кобурой, пистолет и документы. Это были бумаги погибшего летчика.

— Вот, при нем оказались.

Лейтенант открыл командирское удостоверение.

— Так… Борисов.

— Сергей Иванович, одна тысяча девятьсот восемнадцатого года рождения, — продолжил Михаил.

— Воинская часть?

— Восьмой истребительный авиаполк тридцать восьмой истребительной авиадивизии.

— Кто командир?

— Курбатов.

Лейтенант откинулся на спинку стула.

— Скажи-ка, сержант, откуда у тебя немецкий самолет?

— Я – старшина, — поправил лейтенанта Михаил, — а самолет трофейный.

— Это как же? С немцем самолетами в воздухе махнулся?

— Ну зачем же? Меня сбили во время выполнения боевого задания за линией фронта. Пробирался назад, к своим.

— Это еще посмотреть надо, кто для тебя «свои», — .процедил лейтенант.

— По пути наткнулся на аэродром немецкий. Наудачу на одном из самолетов механики двигатель самолета прогревали. Ну я, в общем, смекнул, что к чему, и угнал его.

— Ты гляди, как просто у него получается! И немцы не возражали?

— Да нет, пострелять, конечно, пришлось, склад с горючим сжечь.

— Да ты герой, оказывается, — недоверчиво покосился на него лейтенант. — Это что же получается, — он стал загибать пальцы, — в одиночку аэродром разгромил, самолет угнал, склад с горючим поджег? Да тебя к ордену представлять надо! Ты кому врешь? Да я тебя в бараний рог согну, шлепну, как изменника и перебежчика! Расскажи, как немцы тебя завербовали!

— Бред какой-то! — Михаил понял, что его объяснениям никто не верит.

— В камеру его! А я пойду взгляну на самолет – чего он там пригнал? — Лейтенант зло засмеялся.

Конвоиры толкнули Михаила в спину:

— Иди!

Его завели в небольшую комнату с зарешеченным окном и закрыли дверь.

В тюрьме или камере Михаилу еще сидеть не приходилось. Он осмотрелся. Хотя смотреть-то, по сути, было не на что. Комната – или камера – была абсолютно пуста: ни топчана, ни стула.

Михаил уселся в угол. Его одолевали мрачные мысли. «Зачем рвался к своим, да еще и на самолете? Выходит, глупость совершил? Может быть, надо было сесть где-нибудь в поле, самолет сжечь, а самому идти пешком? И линию фронта не разглядел. Да и была ли она сплошной, та передовая лета сорок первого?» Михаил даже застонал от осознания ошибки, которая может дорого ему обойтись. Если начнут копать да допрашивать, подмена вылезет наружу. Хуже того: если недалеко базируется 8-й авиаполк, могут вызвать командира эскадрильи для опознания. Все сразу и всплывет. Никакой он не Борисов. Фото на удостоверении мутноватое, из ста человек половина будет похожа, но любой сослуживец Борисова сразу скажет – не он! Тогда никакие слова оправдания уже не помогут. К стенке поставят – и расстреляют. Время суровое, а его правдивый рассказ на сказку похож. «Интересно, — промелькнула мысль у Михаила, — в авиачастях все военнослужащие должны иметь голубые петлицы и такого же цвета околыш на фуражке?» У лейтенанта, который его допрашивал, они были темно-синего, даже какого-то василькового цвета. «А не НКВД ли это?» – обожгла его догадка.