Тайна испанского манускрипта - Нина Запольская Страница 7

Капитан закончил рассказывать. Дамы расстроились: у мисс Сильвии в глазах сверкали непролитые слёзы, а миссис Трелони вытирала слёзы крохотным платочком.

– Какая грустная история, – сказала она. – И как жестоки испанцы! Я всегда это говорила. Взять хотя бы последний вопиющий случай с ухом Дженкинса.

Капитан не знал, что на это ответить. А поскольку, дорогой читатель, этот «случай с ухом» будет иметь дальнейшее упоминание, вашему вниманию будет предложено одно небольшое отступление в английскую историю…

В марте 1738 года морской капитан Роберт Дженкинс появился на заседании Палаты общин английского парламента со стеклянной бутылью в руках. В бутыли, наполненной спиртом, плавало человеческое ухо. Капитан рассказал, что 9 апреля 1731 года его бриг «Ребекка» (кстати сказать, нелегально торговавший ромом в карибских владениях Испании) на обратном пути в Англию был остановлен для таможенного досмотра испанским военным кораблём «Ла Исабела». Капитана Дженкинса под дулами мушкетов заставили встать на колени, а когда он попытался протестовать, испанский офицер отрезал ему ухо, посоветовав доставить этот «трофей» королю Георгу и передать, что тоже самое случится и с ним (то есть, с королём), если он (то есть, король) будет пойман на контрабанде.

Сразу по прибытии в Англию капитан Дженкинс подал на высочайшее имя официальную жалобу по поводу этого инцидента. Однако история долго не получала никакого развития, а ухо долго ждало своего часа в бутыли со спиртом, пока, наконец, Дженкинс не решился поведать о своём несчастье британским парламентариям.

Его выступление перед Палатой общин вызвало бурную реакцию депутатов. Ухо Дженкинса потрясло воображение политиков, особенно оппозиции, и стало символом негодования всей передовой английской общественности. Было ли это в действительности ухо капитана, и потерял ли Дженкинс своё ухо в ходе испанского обыска, так и осталось невыясненным, однако влияние этого сморщенного объекта на Историю оказалось невероятно велико…

– Только что же это получается? – вдруг спросила миссис Трелони, она неожиданно успокоилась. – Значит, где-то эти сокровища инков есть? Так много золота!

И точно новая идея нетерпеливо засверкала во всегда холодных её глазах.

– Боюсь, что должен вас огорчить, – сказал капитан мягко. – Слухи о высоком качестве инкского золота сильно преувеличены. Чисто золотых изделий было мало, украшения инков, правда, искусные, делались больше из низкопробного сплава золота и других металлов.

Миссис Трелони смотрела на него во все глаза, и капитану почему-то стало понятно, что она теперь уж точно от него не отстанет.

– И всё же, Дэниэл, что вы думаете об этой шкатулке? – спросила она.

Капитан не ответил: его вдруг неприятно поразила эта настойчивость. Помолчав, он обратился к Сильвии:

– А что, мисс Трелони, не дадите ли вы поглядеть мне на давешнюю гальку?

Гальку достали. Капитан взял её в горсть, стал перебирать и выбрал одну. Покрутив её, он вставил гальку в пустое отверстие на крышке шкатулки.

Раздался металлический звон, и шкатулка вдруг рассыпалась. Углы её распались, крышка с зеркалом отскочила, и на столе очутилась плоская фигура – деревянная «выкройка» шкатулки, состоящая словно бы их двух слоёв. Капитан взял верхний слой, перевернул, как книжную страницу на железных петлях и даже присвистнул от удивления, нарушив правила приличия.

С внутренней стороны «выкроек» такой неприметной с виду шкатулки было нечто. Он глянул на дам, заметно смутился, извинился и заявил:

– Нам нужен Томас Чиппендейл.

Тут же послали за Томасом, а чтобы скрасить ожидание, миссис Трелони пригласила всех обедать. Но наслаждалась обедом только она одна. Капитан почти не ел, он что-то рассказывал с лёгкой усмешкой, от чего в суховатом его лице отчётливо проступала неизъяснимая печаль. Мисс Сильвия переводила глаза, полные ненавистью или обидой, с тарелки на мать, на капитана и опять на тарелку. Миссис Трелони ничего не замечала.

Пришёл Томас, нескладный, полноватый, в старенькой одежде, с исцарапанными руками. Он попросил лупу. Лупа нашлась в кабинете покойного сквайра. Томас рассмотрел развёрнутые «выкройки» и сказал заинтересованно:

– Это явно две части одного рисунка, выполненного в технике маркетри*…

Он ещё раз посмотрел на выкройки и продолжил:

– И этот мозаичный набор украшен ещё перламутровыми круглыми вставками… А поверху маркетри сделан ещё один небезынтересный приём – «графьэ»… Это когда металлическими штихелями вырезают шрифт или другой рисунок, а потом в желобки втирают чёрную мастику. И вот это уже что-то из ряда вон выходящее, потому что здесь не один шрифт, а несколько. Да ещё они так затейливо перемешаны, что прочитать, конечно, ничего нельзя… Смотрите сами!

И Томас с чрезвычайным удовольствием принялся рассказывать, показывая то старинный испанский шрифт монастырского происхождения, то круглый, крупный французский площадной, то шрифт английский. И закончил необычайно живо:

– А вот явная вариация, но уже французская, и тут вдобавок есть росчерк… А уж это такая вещь, что такой шрифт ни с чем не сравнить… Так что, кажется, душу бы за него отдал!

Глаза Томаса сияли, он даже словно бы ростом стал выше. Дамы глядели на него изумлённо, а капитан улыбался. Он знал за своим другом такую особенность, когда тот молчит-молчит, да как заговорит… И тогда уже и в звуке его голоса, и в глазах, и во всём облике заключено было не меньше красноречия, чем в голосе.

Тут же миссис Трелони, воодушевившись, заказала Томасу реставрацию двух стульев эпохи королей Тюдоров, которые запомнились капитану в день похорон своим великолепием и неудобными спинками… Поэтому завтра же Томас с инструментами должен прийти в дом работать!

А капитан подумал, что страсть – это единственный фактор, доводы которого всегда убедительны, и человек бесхитростный, но увлечённый страстью, может воодушевить скорее, чем красноречивый, но, увы, равнодушный.

Потом все принялись за подзорную трубу, опять вертели и вытягивали её по-разному, только что не нюхали и не тёрли, да и то потому, что труба и так сияла, как новенькая.

Затем капитан взял пенковую курительную трубку, – все смотрели за его сильными руками как зачарованные, – и стал рассказывать:

– Пенка… Материал этот в силу своей пористости впитывает из табака влагу и дёготь, делая дым прохладным и сухим, а сами трубки окрашивая со временем в красивые коричневые тона. А из этой трубки, судя по всему, совсем не курили… Мне кажется, она не предназначена для повседневного курения…

Он стал рассматривать трубку внимательно со всех сторон – резьба на трубке была бессюжетная, просто извилистые арабески. Потом он разъединил чашку трубки с чубуком, и тоже осмотрел, и заглянул внутрь чашки – ни печатей, ни надписей на трубке не оказалось.