Железная хватка - Чарльз Портис Страница 7

— Тогда я их себе оставлю, и за Джуди цена будет триста двадцать пять долларов.

Тут Стоунхилл фыркнул:

— Да я за крылатого Пегаса столько не стану платить, а эта косолапая серая вообще не твоя.

— Нет, моя, — отвечаю ему я. — Папа эту лошадь Тому Чейни только поездить давал.

— У меня заканчивается терпение. Ты ненормальное дитя. Плачу двести двадцать пять и беру серую. А мустангов не хочу.

— Я на это не могу согласиться.

— Последнее предложение. Двести пятьдесят. Пишу расписку и оставляю себе седло. Кроме того, списываю убытки за прокорм и постой в конюшне. А серая лошадь — не твоя, ты ее продать не можешь.

— Седло не продается. Я его себе оставлю. Что серая лошадь — моя, это вам адвокат Дэггетт докажет. Он к вам с иском о возвращении движимого имущества придет.

— Ладно, тогда слушай хорошенько, больше торговаться я не стану. Я забираю обратно мустангов, оставляю себе серую лошадь, и мы уговариваемся на триста долларов. Хочешь — соглашайся, а нет так нет, мне все равно, что решишь.

Я ответила:

— Сдается мне, адвокату Дэггетту не понравится, если я соглашусь на сумму меньше трехсот двадцати пяти долларов. А за нее вам достанется все, кроме седла, зато не будет суда, который встанет вам дорого. Но если условия станет диктовать адвокат Дэггетт, вам придется хуже, потому что он сюда включит и свой щедрый гонорар.

— Адвокат Дэггетт! Адвокат Дэггетт! Кто таков этот знаменитый ходатай? Я, к счастью, не был осведомлен об этом имени и десяти минут назад.

— Слыхали, — спрашиваю я, — о «Большой пароходной компании реки Арканзас, Виксбёрга и Залива»?

— Я веду дела с «БПК», — отвечает.

— Так вот, адвокат Дэггетт — тот человек, который их вынудил к конкурсному управлению, — объяснила я. — Они с ним попробовали «тягаться». Ему это было только на руку. Он хорошо знаком с важными людьми в Литл-Роке. Говорят, однажды станет губернатором.

— Тогда у него маловато амбиций, — говорит Стоунхилл. — Не соответствует его способностям к проказам. Да я уж лучше буду смотрителем дорог в Теннесси, чем губернатором этого неразвитого штата. Больше почета.

— Если вам тут не нравится, собирайте пожитки и езжайте восвояси.

— Кабы я мог! — отвечает он. — В пятницу утром бы уже сел на пакетбот с песнью благодарения на устах.

— Те, кому не нравится Арканзас, могут ступать хоть к черту на рога! — говорю я. — Вы зачем вообще сюда приехали?

— Наобещали с три короба.

— Триста двадцать пять долларов — вот моя цифра.

— Уж и не знаю толком зачем, но мне бы хотелось в письменном виде.

Он написал краткое соглашение. Я прочла, в паре мест исправила, и он подписал изменения инициалами. Потом говорит:

— Передай своему адвокату, чтобы писал мне сюда, в «Конюшни Стоунхилла». Как только у меня на руках будет его письмо, я уплачу вымогаемое. Подпиши.

А я отвечаю:

— Писать он мне будет в меблированные комнаты «Монарх». Когда вы отдадите мне деньги, я отдам вам письмо. А документ этот я подпишу, когда вы мне уплатите двадцать пять долларов в знак вашей доброй воли. — Стоунхилл дал мне десять, и я подписала бумагу.

Затем пошла в телеграфную контору. Попробовала писать поэкономнее, но все равно расписала положение чуть ли не на весь бланк, а также перечислила, что требуется. Сказала адвокату Дэггетту, пусть передаст маме, что у меня все хорошо и я скоро приеду домой. Забыла, сколько стоило.

Купила в бакалейной лавке себе немного крекеров, твердого сыру и яблоко, села на бочонок с гвоздями у печки и поела — дешево да сытно. Знаете же, как говорят: «Довольство — лучшее богатство». Доев, вернулась к Стоунхиллу, попробовала яблочный огрызок мустангу одному скормить. А они все как прыснут в стороны, никому не надо ни меня, ни моего подарка. Бедняжки и яблочка, наверное, никогда не пробовали. Я зашла от ветра на конюшню да прилегла на мешки с овсом. Природа нам советует отдыхать после еды, и те, кто слишком деловой, кто голоса этого не слушается, частенько помирают, дожив всего до пятидесяти лет.

Зашел Стоунхилл — в дурацкой такой теннессийской шляпке. Остановился, на меня поглядел.

Я говорю:

— Я тут вздремну немножко.

А он:

— Тебе удобно?

Я отвечаю:

— Мне просто на ветру не хотелось. Я и подумала, что вы не против.

— Только ты здесь сигареты не кури.

— Я к табаку и близко не подхожу.

— И ботинками дыр в мешках не понаделай.

— Я буду осторожно лежать. А когда выйдете, ворота поплотнее прикройте.

Сама не понимала, как я устала. Когда проснулась, было уже хорошо за полдень. Я закоченела вся да из носа капало — верный знак, что простудилась. Когда спишь, всегда накрываться нужно. Я от пыли отряхнулась, лицо под колонкой умыла, взяла мешок с пистолетом и пошла скорее в Федеральный суд.

Подхожу и вижу: другая толпа уже собралась, не такая большая, как вчера. Думаю себе: «Как? Неужто опять вешать будут!» А не вешали. Сейчас они пришли посмотреть, как с Территории два фургона с заключенными прибыли.

Исполнители их как раз выгружали и жестко эдак в них тыкали своими магазинными винчестерами. Все заключенные были друг с дружкой скованы, будто рыба на бечевке. По большей части — белые, но попадались и индейцы, и полукровки, и негры. Ужасно было на такое смотреть, да только вы не забывайте: эти звери в кандалах — убийцы, грабители, двоеженцы, фальшивомонетчики, некоторые поезда под откос пускали, в общем, злодеи, каких свет не видывал. Пошли «туда, где ухала сова», ^[18] отведали плодов зла, а теперь правосудие их настигло и требует расплаты. На этом свете за все нужно платить так или иначе. Ничего за просто так не дается, кроме Божьей Милости. Это ее не заслужить, не заработать.

Уже сидевшие в тюрьме — а она помещалась в подвале суда — принялись кричать и свистеть новым узникам в зарешеченные окошки:

— Свежая рыбка! — говорили, и тому подобное. А кое-кто и грубостей подпускал, так что женщины в толпе отворачивались. Я пальцами уши заткнула, прошла через людское скопище, поднялась по ступенькам суда и вошла.

Пристав у дверей не хотел меня впускать в зал, поскольку я ребенок, но я ему сказала, что у меня дело к судебному исполнителю Когбёрну, — и твердо стояла на своем. Он понял, что меня на кривой козе не объехать, и тут же пошел на попятный — не хотел, чтобы я шум подымала. Поставил меня рядом возле самых дверей, но это ничего, потому что свободных мест все равно не было.