Все, кого мы убили. Книга 2 - Олег Алифанов Страница 7

Из Палестины по пустыне Каменной Аравии достигли мы Синайской горы, откуда через Суэйзский перешеек прибыли в Дамьят, после же Розетский рукав привёл нас в порт многолюдного Каира. На рассвете последнего дня показались пирамиды, как два синие холма на горизонте степей. Сильно потряс душу вид сих дивных гробниц, древней славы Египта, наполняющих его и вселенную громким своим именем, как неодолимый магнит, привлекающий столько любопытных. Дагабия наша мерно проплыла мимо Шубры, красивого загородного дворца Мегемета Али, и в десять часов утра пристала к Булаку, возле гарема Ибрагима-паши. «Саламе!» – воскликнули мои арабы, и я радостно принял их привет.

Роскошь незнакомых произрастений, нега воздуха услаждали чувства и очаровывали взор. Сад пальм, сикоморов, лавров и акаций, из-за которых мелькали и высились стройные минареты Каира, привёл нас нечувствительно к его стенам. Через массивные ворота я въехал в столицу Востока на обширную площадь Эзбекие; тут была главная квартира Бонапартовской армии. Длинные ряды навьюченных верблюдов и ослов, нагруженных мешками с водою Нила, часто пересекали нам дорогу. Так же как акробаты и канатоходцы, эти люди являются наследниками древних профессий египтян. Ещё в средние века здесь была распространена дрессировка обезьян, коз, собак и других животных. Как и в прежние времена, сидят всякого рода ремесленники по обеим сторонам тесных базаров, каждый в своей открытой лавке, от зари до зари занятые работой, не обращая внимания на мимо текущую толпу до такой степени многолюдную, что в иных местах невозможно пробиться; ибо 300000 жителей волнуются по узким торжищам Каира. Мы проехали мимо самого дома, который был занят великим полководцем, и где после погиб Клебер. Во время разлива Нила вся площадь превращается в обширное озеро, в которое глядятся дома и мечети, и по которому беспрестанно скользят лодки. Тут разместились и мы на самое первое время.

Богатство зданий вкупе с цветением и ароматами растений, особенно после пустыни Александрии, говорило о том, что не Константинополь с его сложной пропорцией европейского и азиатского, и не Дамаск в его самодовольной замкнутости, а Каир есть настоящая столица Востока.

В Джизе два долгих дня созерцал я среди песков мрачный лик обезображенного Сфинкса, и поднялся на вершину грандиознейшего из творений рук человеческих. Как возможно стало создать такое сооружение, сколько каменных блоков надо взгромоздить один на другой, размышлял я без устали, и думы мои неизменно метались через Баальбек к обширному кладбищу исполинов на просторах Арачинских топей. Невозможно объяснить всех обстоятельств гибели гигантов. Невозможно – если не принять на веру страшную гипотезу Прозоровского, но тогда при одной мысли об ужасных победителях, запечатавших навек следы истребления, у меня начинали шевелиться волосы.

Я опрометчиво посчитал адресом то, что оставил мне Андрей Муравьёв, ибо Каир – не Петербург, без толку искать там на угловых домах жестяные таблички с названиями улиц на двух языках, и никакой околоточный не подскажет вам нужного номера. Начиная поиск от площади Эзбекие, раз за разом вступал я в лабиринт узких улиц. Дома, как бы наклоняясь с обеих сторон решетчатыми балконами, казалось, всё более сдвигались. Едва три лошади могли проходить рядом; когда же встречался чудовищный верблюд, медленно шагающий со своим грузом, то всё перед ним преклонялось, и по его гордой и ничем непоколебимой осанке виделось, что он принимает эти поклонения в дань себе. Толпа увеличивалась постепенно; чалмоносцы на богато убранных ослах или закутанные чёрными и белыми покрывалами женщины, беспрестанно мелькали мимо меня в глубоком молчании, среди беспрестанных возгласов бегущих возле них босиком провожатых. В такой толкотне, пробираясь сквозь бесчисленные ворота, или, лучше сказать, двери, замыкающие каждую улицу и растворяемые своими швейцарами, прибыл я как-то к воротам консульского дома. Усталость едва не сыграла со мной злую шутку, ведь в планы мои покуда не входили встречи с другими европейцами. Я отвёл уже было руку с бронзовым молотком, дабы с облегчением постучать в дверь консульства, словно во врата рая, но спохватился и отвернулся – и вовремя: калитка отворилась, некто вышел из неё, остановившись около меня и пытливо взглянул в моё лицо.

Бесцельно проблуждав в пыльной сутолоке великого града четыре последующих дня и пресытившись вполне его ни с чем не сравнимой суетой, я пал духом и опустил руки. Отчасти лишь поклонение святым местам, по которым ступало Святое семейство, скрашивало моё отчаяние, куда же отлучался Прохор, я и вовсе не знал.

Я чувствовал себя глупцом. Не беря в расчёт подозрительного отклика Беранже, надежда на Карно зиждилась лишь на беглом мнении о его способностях Андрея Муравьёва, – и никаких достоверных оснований полагаться на таинственного француза я не имел. Я не знал даже, каким способом они нашли друг друга, и по какому вопросу сносились. Знай я хотя бы это, легче было бы наводить справки, не поминая имён. Я же имел самые скудные сведения, и не держал никакого плана на случай, если не смогу сразу его разыскать. Ни арабы, ни копты, разумеется, ничего не ведали, а все их указания на франков, изучающих здешние древности, приводили меня к бесчисленным толпам учёных и праздных англичан, немцев и австрийцев. Я долго размышлял, могу ли привлечь к поискам нашего драгомана Лавизона, но мысль сию пришлось оставить не столько по его личной принадлежности к французскому флагу, сколько по известной всему Средиземноморью болтливости.

Всё, что оставалось мне – организовать контору по приёму и оценке древностей, и заняться прямым своим научным интересом – без охоты, но имея возможность продолжать поиски нужного мне человека. Оставалось лишь выбрать место, где поселиться. Конечно дело такое не мог я осуществить без соизволения правителя Египта, а спешить к Мегемету Али не имел охоты, ибо, окружённый доверенными европейцами, он вольно или невольно открыл бы им моё пребывание.

Казалось мне, что я уже всё решил, когда одним утром Прохор проболтался о Фустате, где по случаю сторговал какую-то утварь. Не помню, о чём путанно говорил он – о посуде или об упряжи, только меня словно озарило. Имея указание на старый Каир, искал я жилище Карно ближе к цитадели, полагая древность построения поселения сего сродни нашим городищам. Но Африка мыслила иначе; и ныне предместье, Фустат оставался теперь последней моей надеждой – некогда средневековая столица Египта, безжалостно сожжённая по приказу халифа в виду крестоносных армий Амори Иерусалимского и возрождённая Саладдином, и теперь ещё часто нарекалась Старым Каиром.

Когда мы покидали уже Джизу, нас удивила суета вокруг.

– Грядёт пыльная буря, – встревожено доложил араб-проводник. – Ехать нельзя.

Мы с Прохором переглянулись, словно вопрошая друг друга, какого Ведуна готовит нам судьба на сей раз – и, ничего не ответив, продолжили сборы.

Уже почти достигли мы цели, проехав две версты по садам, занявшим почти весь промежуток между этими городами и питавшим помыслы о защите, и когда переезжали высокий каменный, утверждённый наподобие моста канал, пески восстали не на шутку; араб, оказавшись в стороне всего на три сажени, куда-то исчез без следа, словно тщедушие его только и ждало повода рассыпаться в летящем песке, прихватив как память часть наших пожитков, а мы, ведомые более чем ведущие чутьём наших верблюдов, выбрались, наконец, к самой окраине искомого селения. Тьма поглотила собой всё вокруг – я и думать не мог, что окажусь в ночи, где едва смогу дышать, завернув лицо одеждой. Страх задохнуться и быть погребённым толкал меня вперёд, вой и свист мешали слышать сдавленные вопли невидимых моих спутников, мне казалось, что чьи-то локти толкают меня, а плечи помогают держать направление, что в своём движении наталкиваюсь и сам я на чужих людей и животных, как и мы, застигнутых бурей – впрочем, то могло быть лишь иллюзией. Не менее получаса то сгибаясь, то ползком двигались мы в совершенно неизвестном направлении, только бы достигнуть чего-то, что ещё недавно созерцали как предместье. Под какой-то стеной, укрывшей нас от стихии, мы и остались бы лежать до вечера, если бы Прохор Хлебников не решился перескочить её, и вскоре уже запирали за собой дверь пустого жилища. Некоторое время оба, прислонившись к большому бочонку, наслаждались мы тихим покоем, а после – найденной в нём свежей водой, выдавшей нам временное отсутствие хозяев, о спасении которых я искренне помолился в благодарности за невольное их гостеприимство.