Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине - Вальтер Скотт Страница 68

Сарацин, однако, успел овладеть собой, его гнев прошел, он опустил руку, схватившуюся за рукоять кинжала будто бы случайно.

– Клянусь мечом пророка, служащим ключом к небу и аду, – воскликнул он, – ты мало дорожишь жизнью, произнося такие речи! Поверь, если бы твои руки были свободны, как говоришь, то и одного правоверного было бы достаточно, чтобы заставить тебя образумиться и, скорее, пожелать видеть их в цепях.

– Лучше бы мои руки отрубили по плечи, – ответил сэр Кеннет.

– Пусть так, – начал снова кротким и мирным голосом эмир, – положим, что твои руки скованы твоим же чувством признательности и дружелюбия, и в этом смысле я вовсе не намерен их пока освобождать. Мы уже испытали нашу силу и мужество и, быть может, придет час, когда мы еще раз вступим друг с другом в бой, и да будет позор тому, кто первый отступит. Но теперь мы друзья, и я ожидаю от тебя помощи и сочувствия, а не оскорблений и вызова на бой.

– Да, теперь мы друзья! – повторил рыцарь.

Прошло несколько минут, в продолжение которых оба они хранили молчание. Запальчивый эмир расхаживал по шатру, словно лев в просторной клетке, который, раньше чем лечь, ищет успокоения после сильного раздражения. Шотландец, будучи намного хладнокровнее, оставался в том же положении, что и во время всего их разговора, также стараясь умерить охвативший его гнев.

– Будем рассуждать спокойно, – первым заговорил эмир. – Как тебе известно, я врач, а тот, кто искренне желает исцеления своей раны, не должен бояться прикосновения врача. Пойми, что я как врач хотел исследовать твою сердечную рану: ты любишь эту родственницу Мелека Рика, твоя гневная вспышка выдала тебя. Сними же завесу, покрывающую твои помыслы, но, если не хочешь, не снимай. Глаза мои и без того проникнут сквозь все покровы.

Сэр Кеннет некоторое время молчал, опустив голову, затем тихо проговорил:

– Да, я любил ее… Я любил ее, как любят благодать небесную, я желал ее благоволения, как желают прощения от небес.

– И ты перестал ее любить? – спросил Ильдерим.

– Увы, я утратил право на это, – ответил Кеннет. – Но, прошу тебя, прекратим этот разговор, твои слова раздирают мне душу.

– Позволь мне задать тебе еще один вопрос, – продолжал Ильдерим. – Скажи мне, выбрав целью своих желаний и стремлений эту высокородную особу, надеялся ли ты, бедный неизвестный воин, что желания твои когда-либо осуществятся?

– Любовь не живет без надежды, – ответил рыцарь, – но моя привязанность походила на безнадежную любовь. Так моряк, который плывет по бурному морю, все время оспаривая свою жизнь у бурной стихии, иногда видит свет маяка, убеждающий его, что берег близок, но с ослабевшим сердцем, изможденный, он не надеется его достигнуть.

– А теперь эта надежда погибла в волнах, и отдаленный свет маяка погас навсегда?

– Навсегда! – ответил сэр Кеннет голосом, будто раздавшимся из глубокой могилы.

– Мне кажется, – заметил эмир, – что если для твоего счастья необходим блеск метеора, то со временем может засветиться огонь маяка, о котором ты говорил. Я уверен, что если бы тебе удалось восстановить свою честь, то твои надежды снова всплывут со дна морского и ты снова отдашься своей восторженной любви и будешь жить несбыточной мечтой. Да, рыцарь, еще раз повторяю, несбыточной, потому что дама твоего сердца, во-первых, королевская дочь, во-вторых, в скором времени нареченная невеста Саладина!

– Я бы очень хотел, чтобы так случилось, – со сверкающим взглядом возразил шотландец, – тогда бы я… – но тут оборвал свою речь: ему самому показалось страшным договорить то, что он и сам считал невозможным.

Сарацин улыбнулся и закончил за него:

– Ты вызвал бы султана на поединок? Не так ли?

– А если бы и так, – высокомерно ответил сэр Кеннет. – Почему же мой меч не может коснуться его в бою?

– Конечно, мог бы, если бы он принял твой вызов. Но мне кажется, он не настолько опрометчив, чтобы решиться в поединке завоевывать невесту королевского дома, а также участь народов, воюющих против нас.

– В таком случае я могу сразиться с ним в первых рядах в бою, – ответил рыцарь, и его горевшие необычайным блеском глаза красноречиво говорили, какой заманчивой была для него эта мысль.

– Да, здесь ты всегда можешь с ним встретиться, – согласился Ильдерим, – он никогда не уклоняется от битвы, когда смелый и отважный рыцарь стоит перед ним. Но не о султане намерен я беседовать с тобой, а только о тебе самом. Прямо тебе говорю: если для восстановления твоей чести у христиан достаточно найти похитителя английского знамени, то я могу тебе в этом помочь. Ты видишь, я следую советам Локмана, который говорит: «Если ребенок пытается ходить, кормилица должна поддерживать его; если непросвещенный желает понять, мудрец должен просвещать его».

– Ты мудр, Ильдерим, мудр, хоть и сарацин, великодушен, хоть и мусульманин, и я в этом несколько раз убеждался. Прошу тебя, будь моим покровителем в этом деле, но только не требуй от меня ничего, что противоречит моей чести и христианской религии, и я буду полностью повиноваться тебе.

– Хорошо! Теперь слушай меня! Благодаря моему лекарству, так чудесно исцеляющему людей и животных, твоя прекрасная собака теперь здорова и, может быть, благодаря своему чутью найдет тех, кто чуть было ее не убил.

– А, теперь я понимаю и удивляюсь, как это не пришло мне самому в голову.

– Скажи мне, – продолжал эмир, – не остался ли у тебя в лагере кто-нибудь, кто знает эту собаку?

– Ожидая с минуты на минуту смертной казни, – ответил рыцарь, – я отослал моего верного оруженосца, которого ты вылечил, с письмами к моим друзьям в Шотландию. Теперь в лагере один только лорд Гилслендский знает моего верного Росваля. Но ведь я сам хорошо известен в лагере, уже по одному моему голосу меня узнают там, где в продолжение нескольких месяцев я играл не последнюю роль.

– Это ничего не значит, и тебя, и твою собаку мы преобразили так, что вас не узнают даже самые внимательные из ваших знакомых, – сказал сарацин. – Обещаю тебе, что самый близкий родственник, даже родной брат, не узнает тебя, если ты точно последуешь моим советам. Ты сам был свидетелем, что я и не такие творил чудеса. Тот, кто призывает умирающих из смертной тени к жизни, легко может обмануть зрение живых. Но за эту услугу ты должен передать письмо Саладина очаровательной родственнице Мелека Рика, имя которой так же недоступно для нашего языка, как и ее восхитительная красота – для наших глаз. И знай, это мое обязательное условие.

Сэр Кеннет не решился ответить сразу. В этом молчании Ильдерим увидел колебание и спросил его:

– Разве ты не согласен и боишься исполнить это поручение?

– Бояться?.. Нет. Если бы оно стоило мне даже жизни, – ответил рыцарь. – Я только размышляю, прилично ли достоинству рыцаря быть передатчиком султанских писем и прилично ли Эдит Плантагенет принимать письмо от нехристианского государя?