Клад адмирала - Валерий Привалихин Страница 64

Медведкин рассчитывал хоть что‑то поиметь от своей находки в пещере, продав «Ундервуды», телефоны, награды. Бумаги посчитал макулатурой, интересной разве что местному музею, хотя там была даже собственноручная записка самого адмирала на его личном бланке. Не в два‑три слова записка – в пол‑листа. И еще одна – за подписью генерала Гайды начальнику штаба Екатеринбургской группы…

– Ну уж, чтоб записку самого Колчака макулатурой посчитал, не верю, – сказал Зимин, до тех пор не перебивавший Сергея, внимательно, как и Полина, слушавший его рассказ.

– А что ему Колчак? И оперативные карты девятнадцатого года? – Нетесов усмехнулся. – Вот если бы карта охотугодий нашего района со всеми берлогами, гнездовьями, тропами.

– Все равно не верю, – упрямо сказал Зимин.

– А я и не говорю… – Нетесов привстал, налил в пустые стопки, жестом пригласил выпить. – Он как раз именно с этой запиской и еще с кучей бумаг поехал к Лестнегову. Проконсультироваться.

– О цене?

– Да. И теперь благодаря Лестнегову мы этот архив потеряли. Крохи остались. Константин Алексеевич честно Медведкину сказал, что годовой его пенсии не хватит, чтобы купить один‑единственный листок с адмиральским автографом.

– И что за записка? К кому? – спросил Зимин.

– Пойди теперь узнай. Лестнегов не запомнил, а сейчас уже из Пихтового уплыла. Один новосибирский бизнесмен, почитатель Колчака, купил эту и за подписью Гайды записки вместе с печатями. По дешевке. За «девятку» и карабин. А сейчас идет торг за бумаги из пещеры. Между тридцатью и сорока тысячами долларов сумма. Это, заметь, только бумаги из сейфа. Без содержимого ящиков.

– Шустрый пенсионер, – заметил Зимин.

– Да сам он никакой не шустрый, – Сергей махнул рукой. – Зять у него в Барнауле. Частный нотариус. Медведкин сразу от Константина Алексеевича попылил на переговорный пункт, звонит ему. В семь вечера позвонил – в восемь утра зять уже прикатил. Медведкин думал: раз не клад, значит, все, что нашел, – его собственность. Кое‑кому до похода к Лестнегову разболтать успел. Правда, об одних бумагах. О наградах, машинках пишущих и прочем – ни слова. До нас еще только слухи дошли, зять Медведкина успел все бумаги штабные перебрать с толком, сливки, что называется, снял. Всю допотопную аппаратуру, награды велел тестю вытащить на свет Божий. В пещере были еще чемоданы с личными вещами, я говорил. В них, кроме белья сменного, парадные мундиры со всеми орденами, книги, письма. В одном чемодане – шахматы очень дорогие из уральских самоцветов, статуэтки. Чемоданы тоже по указанию зятя всплыли. После этого Медведкин пожаловал с заявлением о находке.

– Это когда все было? – спросил Зимин.

– Через полмесяца после твоего отъезда, – ответила Полина.

– И не написали даже…

– Правильно сделали. – Сергей рассмеялся. – Ты бы еще раньше приехал.

– Раньше бы – нет… Ладно. Записки Колчака среди документов, конечно, не оказалось?

– Я же говорил.

– А как Медведкин объяснил ее отсутствие?

– До гениального просто. Его с детства учили, что Колчак – враг и палач народа русского. Поэтому чего хранить его писульки? Пустил на растопку костра вместе с ворохом других бумаг.

– Но если известно, что у бизнесмена?..

– А что, Колчак в жизни одну записку написал? Потом, почему бизнесмен должен перед кем‑то отчитываться о записке, которая нигде не числится украденной?

– Но Лестнегов видел…

– Медведкин опередил: в заявлении указал, что показывал бумагу, адресованную лично адмиралу Колчаку. Разница? Зять все ему четко объяснил, проинструктировал, как отвечать. И вообще, почему мы должны по заявлению Медведкина о находке возбуждать дело против него? Единственное, что не имел права делать, – сейф вскрыл. А в остальном – какие к нему претензии? Честнейший, можно сказать, человек.

– Но ты же знаешь…

– Я обязан знать, проверять. Но надо мной начальство. Вломят как следует, если все силы брошу на поиски архивных карт, которых вроде как даже и в природе нет. Это когда у меня несколько нераскрытых ограблений, убийство…

– И где сейчас то, что Медведкин отдал?

– В следственном изоляторе. Описали их, лежат. Военные историки из Москвы грозились срочно приехать. Не едут.

– Можно будет посмотреть?

– Исключено, – отрезал Сергей. – Из областного УВД были, своей печатью опломбировали. Специально, чтоб наши не лазили. Открытку из этого архива и бумажку одну – копии – могу показать. Сейчас…

– Сидите. Я принесу, – вызвалась Полина, поднимаясь из‑за стола.

– Мы старого типографщика попросили. Он печатный станок и клише изготовления открыток промыл хорошенько, смазал и на старой бумаге, тоже из пещеры бумага, отпечатал несколько открыток. Просто так, для интереса, – продолжал рассказывать Сергей.

Возвратившаяся через минуту‑другую Полина протянула Зимину открытку и лист с машинописным текстом, с припиской от руки.

Зимину уже попадалась точь‑в‑точь такая по сюжету агитационная белогвардейская открытка с надписью «Что несет большевизм народу». В прошлый приезд в Пихтовое видел в тетрадке пасечника Терентия Засекина. Едущая на коне Смерть с окровавленной косой, оставляя за собой усеянную трупами сожженную деревню, приближается к другой деревне – с толпящимися живыми людьми, с добротными избами.

Он отложил открытку, взял лист с отстуканными на машинке с разбитыми буквами, заверенными печатью строками, прочитал:

УДОСТОВЕРЕНИЕ

Выдано Н.‑Тагильским военным комиссаром

Настоящим удостоверяем, что предъявитель сего тов. Евдокимов уполномочивается на право приобретения себе барышни и никто ни в коем случае не может сопротивляться, на что даются ему самые широкие полномочия, в чем и удостоверяется.

Делопроизводитель Аганевич.

Конторщик Зось.

– Даже сейчас, наверно, современный мафиози не додумается сочинить такое? – спросил у Нетесова.

– Ну, разве что мафиози, – ответил Сергей.

На удостоверении наискосок сверху карандашом размашистым почерком было написано:

«Ст. адъютанту штаба капитану Истомину

Снять копию. Доставить в ред. газ. „Воен. обозрение“.

Подлинник передать нач‑ку к. – разведки Ек‑бургской группы войск.

21. VII.19 г.»

Подпись была неразборчивой. Скорее всего, резолюцию наложил какой‑то высокопоставленный колчаковский генерал, возможно, начштаба или командующий Екатерингбургской группировкой. Еще ниже стояли слова: «Наглый, ничем не прикрытый цинизм! Полное расхождение между словом и делом!» И как раз эти, начертанные с особым нажимом после даты и подписи слова красноречивее всего свидетельствовали о том, что все подлинно, никакой подтасовки, и о том, какие чувства испытывали, читая обнаруженный у убитого или захваченного в плен товарища Евдокимова такой вот документ.