Рыцарский долг - Александр Трубников Страница 63

Иерусалим, 1229 год от Р. X., канун Похвалы Святой Богородицы (30 марта)

Путь к побережью Мертвого моря стал еще одним тяжким испытанием. Дно ущелья еще не успело высохнуть после наводнения, и Жаку то и дело встречались застрявшие меж камней, словно рыбы, застигнутые отливом, избитые обезображенные тела, в которых он несколько раз с ужасом признал братьев ордена-рыцарей и сержантов.

Возвращаться в обитаемые земли в орденском платье было настоящим безумием, и Жак, превознемогая брезгливость и отвращение, уж собрался было воспользоваться одеждой одного из утонувших врагов, как судьба подкинула ему подарок в виде переметной сумы одного из генуэзцев, которая зацепилась ремнем за острый край скалы. В ней обнаружилась темно-серая камиза из грубого хлопка, недорогая черная котта, ^[33] брэ, шоссы и мягкие кожаные башмаки. Одежда пришлась ему почти впору, так что из скал на побережье уже выехал не рыцарь Святого Гроба, а просто одинокий франкский всадник неизвестно чьей принадлежности. Не зная здешних гор, в одиночку, с переметными сумами, доверху набитыми монгольским золотом, пытаться разыскать в горах проход, ведущий в скальный монастырь, где остались братья, было делом изначально обреченным на неудачу. Поглядев на солнце, висящее над недвижными водами, в глубине которых покоились развалины библейских Содома и Гоморры, он постоял, размышляя, что ему делать дальше, и направил коня на север.

Для того чтобы добраться до Иерусалима, ему понадобилось четыре дня. В первом же арабском селении он, не желая рисковать жизнью и имуществом, нанял у местного эмира отряд из семи человек, заплатив ему десять серебряных дирхемов и пообещав награду каждому из всадников, если они доставят его до Аль-Кудса (так называли Святой Град мусульмане) целым и невредимым. Эмир долго боролся с искушением ограбить невесть откуда взявшегося назарея, который был настолько безрассуден, что путешествовал в здешних местах в одиночку. Однако здравый смысл переборол в нем природную тягу к грабежам и он, опасаясь, что этот воин – гонец, вслед за которым из ущелий выйдет большой отряд, предпочел синицу в руке.

Никем не узнанный, Жак переправился через реку Иордан, миновал Иерихон и на закате дня добрался до тевтонской заставы, расположенной на месте разрушенных Восточных ворот. Там он отпустил сопровождающих, расплатившись щедро, но не чрезмерно, и, расспросив у орденского сержанта, как ему добраться до нужного места, двинул коня по узким восточным улочкам, распугивая редких по вечерней поре прохожих.

Жак, мечтавший о встрече с Иерусалимом с тех самых пор, как покинул отчий дом, оказался совершенно не готов к тому, что древний город, место чаяний и устремлений многих тысяч верующих, колыбель христианства, центр обитаемого мира, окажется обычным арабским захолустьем. Святой Град был бело-желтым пыльным селением, состоящим из невысоких, от силы двухэтажных домов. Окружающие его когда-то древние стены были разрушены, и единственным здешним укреплением оказалась цитадель, еще во времена первых крестоносцев получившая название башни Давида, – уродливый квадратный донжон, окруженный невысокой стеной, вокруг которой теснились разномастные, наспех сложенные из подручного материала бедняцкие постройки.

Церковь Святого Гроба обнаружилась лишь после долгих поисков и нескончаемых расспросов. Она пряталась в лабиринте улиц, в конце глухого, плотно застроенного квартала. Зная о том, что в подвергнутых интердикту городах запрещалась любая церковная служба, Жак не удивился, обнаружив, что высокие и мощные врата, приличествующие скорее не храму, возведенному над местом, где был распят и воскрес Спаситель, а хорошо укрепленной крепости, были наглухо затворены и надежно заперты изнутри на засов. Он спешился и долго стучал кулаком в калитку, но изнутри не слышалось ни звука. Лишь после того, как он пустил в дело ножны и пригрозил, что войдет вовнутрь во что бы то ни стало, из окошка над входом показалась макушка с плохо выбритой монашеской тонзурой.

– Вот я тебя, охальник! – раздался знакомый голос. – Ходят и ходят тут целыми днями. Сказано же было, что город, по приказу его высокопреосвященства патриарха Геральда де Лозанна, отлучен епископом Петром Кесарийским и находится под интердиктом, поэтому доступ в храм закрыт до особого распоряжения. Ступай, пилигрим, откуда пришел. А будешь бесчинствовать – кликну братьев-тевтонцев. Уж они твою прыть живо умерят.

– Смотри только, чтобы я тебе в кликалку меч не воткнул, святой отец, – весело отозвался Жак. – Лучше ответь мне, приятель, с каких это пор ризничий бенедиктинского монастыря охраняет вход в церковь Святого Гроба?

Его слова произвели на неведомого хранителя церкви немедленный эффект. Не успел Жак закончить фразу, как вслед за тонзурой из окошка высунулась вся голова целиком, затем, с трудом протискиваясь меж стен, в окне появились упитанные плечи, укрытые шерстяной рясой, которая местами еще сохраняла свой первозданный белый цвет, предписанный инокам еще святым Бенедиктом Нурсийским в знак чистоты их духовных помыслов и мирских деяний. Жак не ошибся – самые желанные в христианском мире врата действительно охранял бывший послушник, который был знаком ему еще по путешествию из Марселлоса.

– Глазам своим не верю, – отозвался монах, и его откормленное лицо озарила широкая, добродушная улыбка. – Это вы, господин Жак! Вот уж воистину неожиданная встреча. А я-то думаю, что за неведомый рыцарь, статный да пригожий, ломится ко мне на ночь глядя. Погодите, сейчас я спущусь и отопру вам дверь…

Вскоре за вратами раздались торопливые шаги, скрежет отодвигаемого засова, и в правой половине врат отворилась едва заметная калитка.

– Где я могу оставить коня? – спросил Жак у монаха.

– Там, справа, во дворе есть коновязь, которой пользуются госпитальеры, – ответил тот. – Привяжите его вместе с лошадьми братьев-рыцарей и можете не беспокоиться ни за животное, ни за поклажу.