Помор - Валерий Большаков Страница 60

— Что, сразу нападём на Гонта? — обеспокоился Ларедо.

— Да нет, тут надо с умом… — Помор поскрёб небритый подбородок.

— Может, съездим тогда, проверим, что и как?

— По тихой если?.. А давай!

Фёдор стронул Рыжика с места лёгким посылом.

— Паша, — сказал Чуга, минуя Туренина, — мы с Ларедо в одно место наведаемся.

Князь, занятый разговором с Костромитиновым, кивнул ему рассеянно.

Шейн вскочил на Гнедка, и они с Фёдором покинули Ла-Року, для чего пятерым мужикам пришлось откатить тяжёлую «конестогу».

И долина, и холмы дышали спокойствием. Пронзительно-синее небо помаленьку заволакивалось тучами — зима в Калифорнии дождливая.

— А я даже рад, что досюда добрался, до этих мест, — сказал Фёдор. — У меня на родине, считай, уже морозит вовсю, снега скоро выпадут, а тут будто кто дето остановил и не пущает!

— Да-а, тут тепло… — кивнул Ларедо. — Я тоже рад. В Техасе-то снегов с морозами не знают, а привыкать к ним мне неохота. Зимовал я однажды в Монтане, намерзся на всю жизнь. Хватит с меня! Вон туда нам…

Чуга направил коня в сторону от набитого шляху и оказался в густой тени мамонтовых деревьев. Шейн ехал чуть впереди, угадывая дорогу по оставленным им самим приметам — где-то ветка сломана, где-то содрана кора или высокая трава завязана пучком, как снопик. Ровное место постепенно и плавно переходило в склон, тот делался всё круче, пока, за очередным поворотом, не открылась довольно широкая тропа.

— Вышли! — сказал Ларедо.

В лесу треснул сучок, и Шейн дёрнулся в седле.

— Спокойствие, только спокойствие, — проговорил помор.

— Что-то совсем нервы ни к чёрту, — криво усмехнулся ковбой.

Тропа вильнула и вывела парочку на небольшую полянку, окружённую громадными деревьями, верхушки которых, чудилось, уходили в поднебесье.

Неожиданно между гигантских стволов наметилось движение. Всадники!

Фёдор был готов отразить атаку и напасть, но он недооценил противника — с лёгким шелестом ему на плечи упало лассо, крепко, рывком, затянулось, сбивая дыхание, а в следующее мгновение Чуга понял, что слетает с седла, роняя «генри».

Кое-как извернувшись, он приземлился удачно, но не удержался, опять упал — и тут же вторая петля захлестнула ноги. Лассо затягивал Шейн.

— Ты?! — выдохнул помор.

— Я!

— Иуда!

— Заткнись! — озлился Ларедо. — Каждый зарабатывает как может!

— Да чтоб ты подавился своими сребрениками…

«Стетсон» чудом удержался на голове у Фёдора, цепляясь за шею шнурком. Перевернувшись, загребая ногами, помор встал на колени — и заработал удар ногой в грудь, опрокинувший его на спину. Увидев перед собою Мэтьюрина Гонта, Чуга скривился, будто его стошнило.

— Пако! Трейс! — крикнул Гонт. — Стреножьте этого жеребца! А ты не дёргайся!

Выхватив из кобуры помора его же «смит-вессон». Ларедо ткнул дулом в шею Чуге.

Помор чуть было не застонал. Срамота! Так опростоволоситься…

Трое или четверо ковбоев живо повязали Фёдора. Гонт, приблизившись, ударил помора ногой в бок. Чуга зарычал от боли, от стыда и бессилия.

— Ну вот и спеленали великого Теодора Чугу, — со злобным торжеством сказал Мэтьюрин. — Можешь не опасаться за свою жизнь, русский. Я вижу, у тебя шов на боку разошёлся? Ай-ай-ай… Это я, наверное, сапогом. Ах, какой я неловкий! Да ты не волнуйся, залатаем. Теодор Чуга мне нужен живым и здоровым, я хочу вдоволь натешиться, наблюдая, как ты там копошишься внизу, новая зверушка в моём зоопарке. Непонятно говорю? Ничего, скоро ты всё поймёшь. Пако! В фургон его, и смотрите мне, доставьте в целости и сохранности!

— Сделаем, босс, — лениво ответил вакеро.

Фёдора подняли и уложили на коня поперёк, привязав для надёжности. Чуга кусал губы, но сделать ничегошеньки не мог. Ярость, всколыхнувшаяся на предателя Ларедо, улеглась — с Шейном он разберётся потом. О другом надо думать: как выбраться? Как спастись? Как волю вернуть? Ничего в голову не приходило.

— Vaya con Dios! ^[153] — рявкнул Большой Пако, и вереница коней двинулась по тропе.

Подняв голову, помор увидел Ларедо — ковбой с блуждающей улыбкой стоял перед Гонтом, а миллионщик опускал в его протянутые ладони золотые монеты, плату за предательство.

«А ведь эта собака вернётся к нашим, как ни в чём не бывало!» — окатило Чугу. И каких бед ещё натворит? Кого следующего подставит?

Фёдор крепко зажмурил глаза и поклялся себе, что вернётся. Обязательно! И воздаст…

На ранчо Гонта помора осмотрел тамошний лекарь, по совместительству коновал, и перевязал заново. Крепкие ребятишки, щеголявшие потёртыми «кольтами» в кобурах, небрежно затащили Фёдора в крытый фургон, и тот сразу же укатил.

Дорога была тряская, и, куда она вела, Чуга не ведал, пока не почуял сырые запахи моря — потянуло солёной влагой, йодом и гниющими водорослями. Под колёсами загрохотали гулкие доски причала, послышались грубые голоса матросни.

В фургон заглянул шкипер с испитым, заросшим щетиной лицом. Улыбнулся щербатым ртом и прошепелявил:

— Вылазь! Приехали!

Гоготнув своей же немудрёной шутке, он подозвал пару матросиков, и те, покряхтывая да поругивая Фёдора за «раскормленность», сволокли помора на причаленную шхунку — неказистый, но крепенький кораблик.

Чугу заперли в тесной каютке, и вскоре до него донёсся топот ног по палубе — шхуна отплывала.

Немного погодя качка усилилась — точно, в открытое море-океан вышли.

Дверь с треском распахнулась, и внутрь протиснулся шкипер. В руке он сжимал револьвер.

— Привет узникам! — хмыкнул он и выглянул в дверь: — Заходь, заходь…

В каюту проскользнул темнокожий матрос с грязной холщовой сумкой, в которой брякали железки.

— Закуём тебя в кандалы! — ухмыльнулся шкипер. — Только не дёргайся, ладно? А то я обещал боссу, что доставлю тебя целым и невредимым. Но, если что, дупло в твоей башке такое проделаю, что белке хватит поселиться. А оно тебе надо?

— Нет, — разлепил губы Чуга.

— Вот и я о том же! Мунго, приступай…

Негр, боязливо поглядывая на Фёдора, достал нож и вспорол кожаные ремешки, стягивавшие помору запястья и щиколотки. Чуга с облегчением пошевелил ногами, и револьвер в руке капитана тут же вздёрнулся.

— Ты сиди, сиди!

— Да сижу я, сижу…

Мунго подкатал помору штанины и надел ножные кандалы. Быстро и ловко заклепал их, приковав отдельной цепью к ножке топчана, крепко принайтованного к полу. Потом пришла очередь ручных оков, и чернокожий с облегчением покидал инструменты в свою торбу.