Королева Марго - Александр Дюма Страница 60

Дальний угол, где трепыхаются две черные курицы, привязанные за ножки одна к другой, представляет собой святилище авгура Авгуры – древнеримские жрецы, предсказывавшие будущее по полету и пению птиц, по внутренностям животных и т, д.

Вернемся в комнату, разделенную ковром на две половины.

Сюда вводят простых посетителей, пришедших за советом; здесь находятся египетские ибисы, мумии в золоченых пеленах, здесь висит под потолком чучело крокодила с открытой пастью, здесь же черепа с пустыми глазными впадинами и оскаленными зубами, наконец здесь пыльные, объеденные крысами козероги, и все эти разнопородные предметы бьют посетителю в глаза, возбуждая в нем разные чувства и мешая ему сосредоточиться. За занавеской стоят мрачного вида, причудливой формы амфоры, флаконы и ящички; все это освещается двумя совершенно одинаковыми маленькими серебряными лампадами, словно похищенными из алтаря Санта Мария Новелла или из церкви Деи Серви во Флоренции; наполненные благовонным маслом, они висят под мрачным сводом на трех почерневших цепочках каждая и разливают с потолка желтоватый свет.

Рене в одиночестве расхаживает большими шагами по второй половине комнаты, скрестив на груди руки и покачивая головой. После долгих и печальных размышлений он останавливается перед песочными часами.

– Ай-ай-ай! Я и забыл перевернуть их, – может быть, песок уже давно пересыпался.

Он смотрит на луну, с трудом пробирающуюся сквозь большую черную тучу, словно повисшую на шпиле колокольни собора Богоматери.

– Девять часов, – бормочет он. – Если она придет как обычно, значит, придет через час или полтора; времени хватит на все.

В эту минуту на мосту послышались чьи-то шаги. Рене приложил ухо к длинной трубке, выходившей на улицу другим своим концом в виде головы геральдической змеи.

– Нет, – сказал Рене, – это не она и не они. Это мужские шаги; сюда идут мужчины... остановились у моей двери...

В это мгновение раздались три коротких удара в дверь. Рене быстро сбежал вниз, но не стал отпирать дверь, а приложил к ней ухо. Три таких же удара повторились.

– Кто там? – спросил Рене.

– А разве надо называть себя? – спросил чей-то голос.

– Непременно, – отвечал Рене.

– В таком случае, меня зовут граф Аннибал де Коконнас, – ответил тот же голос.

– А я – граф Лерак де Ла Моль, – произнес Другой голос.

– Подождите, господа, подождите, я к вашим услугам.

Рене принялся отодвигать засовы, поднимать щеколды г, наконец, отворил дверь молодым людям, после чего запер ее, но только на ключ, провел их по наружной лестнице и впустил во вторую половину верхней комнаты.

Входя в комнату, Ла Моль перекрестился под плащом; он был бледен, рука его дрожала: он не мог преодолеть свое малодушие.

Коконнас начал по порядку рассматривать все предметы и, очутившись во время этого занятия перед входом в t-ельто, хотел было отворить дверь.

– Позвольте, ваше сиятельство, – внушительно сказал Рене, положив руку на руку пьемонтца, – все посетители, оказывающие мне честь своим приходом, располагаются только в этой половине комнаты.

– А-а, это другое дело, – ответил Коконнас, – да я и сам не прочь посидеть.

И он сел на стул.

На минуту воцарилась глубокая тишина: Рене ждал, что кто-нибудь из молодых людей скажет о цели их прихода. Слышалось только свистящее дыхание еще не совсем выздоровевшего пьемонтца.

– Господин Рене, – наконец заговорил Коконнас, – вы человек сведущий; скажите мне: я так и останусь калекой, то есть всегда ли у меня будет такая одышка? А то мне трудно ездить верхом, фехтовать и есть яичницу с салом.

Рене приложил ухо к груди Коконнаса и внимательно выслушал легкие.

– Нет, вы, ваше сиятельство, выздоровеете, – сказал он.

– Правда?

– Уверяю вас.

– Очень рад.

Снова наступило молчание.

– Не хотите ли узнать что-нибудь еще?

– Конечно! Я бы хотел знать, серьезно ли я влюблен, – сказал Коконнас, – Серьезно, – отвечал Рене.

– Почем вы знаете?

– Потому что вы спрашиваете об этом.

– Черт побери! По-моему, вы правы! А в кого?

– В ту самую, которая теперь по любому поводу повторяет то же ругательство, что и вы.

– Ей-Богу, вы молодец! – сказал озадаченный Коконнас. – Ну, Ла Моль, теперь твой черед. Ла Моль покраснел и смутился.

– Да говори же! Какого черта?.. – воскликнул Коконнас.

– Говорите, – сказал флорентиец.

– Я не стану спрашивать у вас, влюблен ли я, – тихо и нерешительно начал Ла Моль, но, понемногу успокаиваясь, заговорил увереннее, – не стану спрашивать потому, что сам это знаю и отнюдь не скрываю от себя. Но скажите мне, буду ли я любим, ибо все, что раньше подавало мне надежду, обернулось теперь против меня.

– Возможно, вы не делали всего, что нужно.

– Что же делать, сударь, как не доказывать уважением и преданностью даме моей мечты, что она любима искренне и глубоко?

– Вы прекрасно знаете, – отвечал Рене, – что такие проявления любви иногда не достигают цели.

– Значит, я должен оставить всякую надежду?

– Нет, вы должны прибегнуть к науке. В натуре человека существуют антипатии, которые можно преодолеть, и симпатии, которые можно усилить. Железо не магнит, но если его намагнитить, оно само притягивает железо.

– Верно, верно, – прошептал Ла Моль, – но мне противны всякие заклинания.

– Зачем же вы сюда пришли, если они вам противны?

– Ну, ну, нечего ребячиться? – вмешался Коконнас. – Господин Рене, не можете ли вы показать мне черта?

– Нет, ваше сиятельство.

– Досадно, я бы сказал ему два слова, – может быть, это подбодрило бы Ла Моля.

– Ну хорошо, – сказал Ла Моль, – поговорим откровенно. Мне рассказывали о каких-то восковых фигурках, сделанных по подобию любимого человека. Это помогает?

– Не было случая, чтобы это не помогло.

– Но этот опыт не может повредить здоровью или жизни любимого существа?

– Ни в коей мере.

– Тогда попробуем.

– Хочешь, начну я? – спросил Коконнас.

– Нет, – ответил Ла Моль, – раз уж я начал, то я и закончу.

– Господин де Ла Моль, желаете ли вы знать – желаете ли горячо, страстно, неудержимо, – что вы должны делать? – спросил флорентиец.

– О, страстно желаю! – воскликнул Ла Моль. В эту минуту кто-то тихонько постучал во входную дверь, но так тихо, что только Рене услыхал стук, да и то, вероятно, потому, что ждал его.