Ореховый Будда - Борис Акунин Страница 6

Марта вскочила так порывисто, что опрокинулся стул. Грудь сжалась, в голове заметались куцые, испуганные мысли.

Что делать? Что отвечать? Неужто всё пропало? Поманило счастье и надсмеялось. Сейчас выгонят ее с позором – и что после? Единственно повесить камень на шею и в прорубь…

Можно было изобразить недоумение, возмущение, оскорбиться, но Марта посмотрела в печальные старые глаза пристера и горько разревелась.

Размазывая слезы, нескладно стала молить:

– Сударь, вы только Родье не рассказывайте. Ему больно будет. Я через черный ход уйду, а после напишу ему, придумаю что-нибудь…

– Как это я ему не расскажу? – переполошился отец Иоанн. – Он будет спрашивать, и что мне – лгать? Я не умею!

– Ну не лгите, коли не можете. – Марта вытерла слезы, поднялась. – Только скажите, что я любила его всем сердцем. Что из бывших шлюх выходят самые верные жены. И что Иисус от блудницы Марии Магдалины не отвернулся. Прощайте…

Опустила голову, хотела уйти, но священник ее остановил:

– И опять ты хорошо ответила. Истинная любовь самую черную грязь отмывает добела, про то вся наша вера. Однако скажи мне вот что: не таишь ли ты еще какой нечистоты или кривды, которая после сделает Родю несчастным?

Уж тут-то Марте точно следовало промолчать, но такой на нее нашел самогубительный порыв, что она снова повинилась в ужасном:

– Неплодная я, отче. Не будет у меня детей, а для благородной фамилии, которая требует продолжения, это беда…

Однако к этому признанию отец Иоанн отнесся с неожиданной легкостью.

– Появление на свет новых душ – то не твоего и не моего разумения дело. Воспонадобится Господу новая душа – появится. Ты молись. У Бога чудес без счета.

Он перекрестился, Марта тоже, а левой рукой в кармане еще и погладила орех.

Пристер теперь смотрел на нее без суровости, но все равно печально.

– Ты со мною была честна, буду и я с тобой честен. Чтоб ты тоже не обманывалась, пустых чаяний не строила. Должен я тебя предварить о двух вещах. А ты ответь не сразу, но подумав.

Марта, конечно, насторожилась, опять приготовилась к нехорошему.

– Если ты воображаешь, дочь моя, что будешь в Москве знатной придворной дамой, потому что твой жених – сын важного офисиера, вроде здешних королевских гвардейских, то знай: это не так. Скажу тебе то, чего сам Родя по юности лет не понимает. Его родитель херр Аникей Трехглазов, в самом деле, подполковник лучшего из старинных царских полков, однако же в прошлом году средь стрельцов обнаружился злодейский заговор. Главарей предали мучительной казни, а солдат с командирами отправили подальше из столицы, на пограничную службу. Так что отец Роди, считай, в ссылке, у государя в немилости. А у нас в России так: кого не жалует царь, в того летят все стрелы. На то, что его величество благоволит Роде, тоже не надейся. Государь переменчив, и люди для него что огурцы: надкусил да выбросил. Не жди в Москве ни почестей, ни богатства.

– Я раньше думала, что мне это важно, – сразу сказала Марта, потому что думать тут было не над чем. – А теперь мне все равно. Я хочу прожить свою жизнь с Родье – Бог даст, в радости, а нет, так и в горе.

Пристер вздохнул.

– Тогда еще одно, чего иноземке не сказал бы, но поскольку ты ныне собираешься стать одной из нас, утаить не могу. Москва – не Амстердам, а Россия – не Соединенные Провинции. Жизнь у нас суровая, грубая, закрытая. Прямо – как я сейчас – никто ни с кем не говорит, все больше шепотами и обиняками, неоткровенно. Суда справедливого нет, на все воля начальственных людей, и наказания их жестоки. Я как лицо духовное обязан видеть во всех сих злосчастиях особенную любовь Господа, который, как нам ведомо, строже всего испытывает тех, кто его правильнее славит… Однако ж знай: из страны легкой, богатой, счастливой поедешь ты в страну трудную, бедную и несчастную, да простят меня Бог и государь, что я такое говорю.

Под конец Марта слушала невнимательно, думала уже о радостном.

– А ничего, – улыбнулась она. – Несчастнее, чем в Голландии, я там не буду.

– Ну Бог с тобою. Видно, так Ему надо, – молвил отец Иоанн, спуская с плеч концы златотканного шарфа с вышитыми крестиками. – Тогда повторяй за мною слова отречения от ересей…

…Пира никакого не было. Сразу после венчания молодые заперлись в комнате, и до самого утра Марта любила своего мужа. Плотских блаженств, о которых ей мечталось, никаких не получилось, потому что Родье от юности был неловок, а Марта себя сдерживала, чтобы не выдать своей опытности. Говорила мысленно: «Ничего, милый, всему свое время. Я тебя много старше, но когда ты как следует меня узнаешь, не захочешь никаких других женщин и всегда будешь мне верен. А я-то тебе вечно буду верна».

Ночью она научилась называть Родье по-новому. Спросила, как его в детстве звала матушка. И, когда на рассвете прощались, сказала:

– Ты только возвращайся, Rodnenkje.

Немая Марфа
Москва. 7206 г.

«А по пятницам доброй хозяйке надлежит менять постельное белье на кроватях, простыни, пододеяльники и подушные наволочки, и те, которые несвежи, постиравши в кипятке, потом шесть часов томить в холодной воде, добавивши туда лаванды и сушеной ромашки – первую ради приятного запаха, вторую – для отпугивания клопов», – шевелила губами Марта, стараясь получше запомнить. За долгое путешествие она научилась непростому искусству чтения в тряском возке. Книга была очень полезная, называлась «Опытная и знающая голландская домохозяйка». Девочки, которые выросли в хороших семьях, знают ее с детства, там домашняя мудрость на все случаи жизни, но Марта была из плохой семьи, хозяйкой становиться никогда не собиралась, и наука была ей внове. Теперь вот наверстывала, благо времени в дороге хватало.

Она прикрыла глаза, чтоб не подглядывать в книгу, стала шепотом повторять, и тут отец Иоанн тронул ее за рукав.

– Гляди. Москва.

Повозки одна за другой останавливались на холме, под большим деревянным крестом. Все спешивались, крестились, смотрели на огромный город, синевший вдали, за излучиной реки. Стала смотреть и Марта.

Закатное солнце светило в спину, и русская столица вся посверкивала золотыми точками. Марта не сразу догадалась, что это купола храмов, сотни и сотни. Остальное было серое – там где дома, и желто-красное – где осенние деревья.

– Сподобил Господь вернуться, – прошептал отец Иоанн, всхлипнув, и Марта поняла сказанное.

Она была русской уже девять месяцев, с января, и усердно училась всему русскому: и трудному курлыкающему языку, и нетрудной грамоте.