Гримпоу и перстень тамплиера - Рафаэль Абалос Страница 6

— Когда Кенсе сообщил мне, что вы тут, и я пошел открывать вам, в трапезной уже начался ужин, и я не хотел отвлекать настоятеля, чтобы не нарушать наших правил. Я ему сообщу, как только последний брат закончит ужинать, еще до вечерни в церкви. Но ты же знаешь, что это христианский долг — предлагать пристанище путникам, и никто не будет возражать, чтобы вы остались сегодня в аббатстве.

— Я должен поговорить с ним до того, как он удалится, — объяснил Дурлиб, глотнув вина.

— Я могу тебе чем-нибудь помочь? — спросил монах, не скрывая своего любопытства.

— Хочу предложить настоятелю серебряные монеты в обмен на лошадей.

— Теперь-то я вижу, что с деньгами у тебя все в порядке, — сказал брат Бразгдо. — И кого же ты обчистил? — добавил он подозрительно.

— Да на кого я мог напасть в этих безлюдных горах, когда здесь даже грачи не летают? — усмехнулся Дурлиб.

— Возможно, какого-нибудь призрака, — сказал монах тихо, поднося к губам очередной орех.

Зубы у него были желтоватыми.

Дурлиб посмотрел на Гримпоу выпученными глазами, однако постарался не выдать своего удивления.

— Эти несколько монет я долго хранил для подходящего случая.

Гримпоу внимательно наблюдал за разговором, храня молчание подобно Кенсе, прислужнику-верзиле. И тут монах уставился на него своими хитрыми глазками и спросил так, будто объяснения Дурлиба вовсе не слышал:

— А почему ты не хочешь остаться в аббатстве послушником и посвятить свою жизнь служению Богу вместо того, чтобы шататься по миру с таким пройдохой, как Дурлиб?

— Я хочу свой путь в жизни, — скромно ответил Гримпоу.

— Ну, ты не найдешь лучшего пути, чем моление и труд. В наше время поля и леса усеяны ворами, строптивыми монахами и нищими, — сказал Бразгдо, покосившись на Дурлиба, — и нет лучше места, чтобы укрыться от соблазна греха, чем дом Господний. Здесь ты мог бы научиться читать и писать на латыни и греческом, следить за скотом, ухаживать за огородом, разводить цветы и лекарственные травы, лечить больных, переписывать манускрипты, толковать их и переводить. Ты мог бы даже поучиться у повара и занять мое место, когда я отдам Богу душу, что, надеюсь, произойдет не скоро.

Монах благочестиво возвел взор к потолку.

— Мне не нравится тишина, — признался Гримпоу.

Казалось, брату Бразгдо понравился ответ парнишки. Монах рассмеялся.

— Как видишь, повар не слишком-то соблюдает сей строгий обет. Я бы не смог найти общий язык со слугами, если бы вместо слов решал бы все кулаками.

— Да вы тут все с ума посходили, если готовы молчать целыми днями, — буркнул Дурлиб, язык которого от вина уже начал заплетаться.

Брат Бразгдо не рассердился на колкость — Дурлиба он слишком хорошо знал, чтобы обижаться на его слова. Все засмеялись, тихонько, чтобы не нарушать тишину.

Послышался скрип скамеек и шарканье ног по полу: монахи закончили ужинать и покидали трапезную.

— Подождите минутку, я предупрежу настоятеля о вас, — сказал монах.

Едва брат Бразгдо покинул кухню, Дурлиб шепотом спросил у Гримпоу:

— Ты слышал, что он сказал?

Гримпоу закивал головой.

— Он очень уверенно говорил о призраке, имея в виду хозяина серебряных монет, которые я хочу выменять на лошадей! — настаивал Дурлиб.

— Возможно, он всего лишь пытался объяснить самому себе, откуда у тебя появились серебряные монеты, не более того, — заметил Гримпоу.

— А что, если мертвый рыцарь сначала побывал здесь, а уже потом замерз? — допытывался Дурлиб, глядя Гримпоу в глаза и словно норовя прочитать его мысли.

Гримпоу не смог ответить на вопрос, потому что в этот миг через маленькую дверцу, которая связывала кухню с трапезной, снова вошел брат Бразгдо в сопровождении настоятеля Бринкдума.

— Не лучшее время выбрали эти хитрецы, чтобы покинуть свое убежище в горах, — сказал настоятель с улыбкой.

Дурлиб поспешил поцеловать толстое кольцо на пальце настоятеля. Гримпоу последовал его примеру и ощутил на губах холод золота, как если бы он целовал лед. Настоятель Бринкдума имел власть не только в приходе, он правил всей комаркой Ульпенс и частью соседних комарок. Говорили, что когда-то он был неустрашимым рыцарем, в тридцать лет оставил оружие, чтобы стать монахом и прожить остаток своих дней вдали от мира, отшельником. Однако много лет назад брат Бразгдо рассказывал Дурлибу, что истинной причиной религиозного обращения настоятеля стала прекрасная дама, отказавшая ему, подчиняясь запрету отца; он навещал эту даму как исповедник и осыпал ее всевозможными дарами. Гримпоу вдруг вообразил себе эту даму, усыпанную сокровищами из тех, что нашлись в сумке мертвеца…

Любезно поприветствовав гостей, настоятель велел брату Бразгдо разместить их в гостевой комнате, рядом с залом капитула, и напомнил, что сразу после вечерни они должны уединиться в своих спальнях.

Настоятель направился в крытую галерею, а повар, Дурлиб и Гримпоу через боковую дверь вышли на узкую винтовую лестницу, что вела прямиком в комнату для гостей. Они поднялись в полной тишине по лестнице, освещенной лишь масляной лампой, которую брат Бразгдо нес в руке. В комнате было очень темно, однако в дрожащем свете лампы они сумели разглядеть несколько соломенных тюфяков на каменном полу. Это была просторная прямоугольная комната со сводчатыми окнами. Комната располагалась над кухней, в центре имелась огромная труба, по которой выводился наружу дым снизу. Благодаря ей здесь даже суровой зимой было довольно тепло, хотя путники редко наслаждались этим теплом — снег обычно засыпал всю долину, да и немногие отваживались останавливаться в аббатстве.

— Зато вас не будет донимать чужой храп, и никакую заразу от других постояльцев не подцепите, — сказал брат Бразгдо, снимая с ветхого шкафа пару толстых шерстяных одеял.

— Здесь, похоже, давно никто не ночевал? — спросил Дурлиб, принюхиваясь словно ищейка.

— Ну, разве что когда выпал первый снег, в самом начале зимы. С тех пор никто, кроме вас, в эту комнату не заходил.

На лице Дурлиба отчетливо читались его мысли. Если брат Бразгдо не врал, то, очевидно, мертвый рыцарь не гостил в аббатстве перед тем, как двинуться дальше, в горные леса; таким образом, никто не знает ни о его существовании, ни о его загадочном исчезновении.

— Однако, — продолжал монах более тихим голосом, как будто рассуждая о чем-то тайном, — вчера я вышел из аббатства, еще до темноты, чтобы размяться и собрать орехов, и мне показалось, что я увидел в тумане одинокого всадника, державшего путь в горы. Я подумал, что он сбился с пути и из-за тумана не нашел дороги в аббатство. Я даже окликнул его, чтобы привлечь внимание, но он, обернувшись, посмотрел на меня глазами, которые мне показались пустыми, как у мертвеца, и поскакал дальше.

От слов брата Бразгдо и теней, игравших на стенах, у Дурлиба и Гримпоу побежали мурашки по телу, и они словно потеряли дар речи.