Орел-завоеватель - Саймон Скэрроу Страница 56

— Понятно, — ответил Макрон, задумчиво почесав подбородок. — Полезным, говоришь?

— Так точно, командир.

— А с чего это тебе приспичило?

— Мне скучно, командир.

— Скучно? — переспросил Макрон с искренним ужасом.

Самому ему никогда бы и в голову не пришло добровольно отказаться от санкционированного начальством отдыха. Потом он призадумался. Пожалуй, будь на месте Катона нормальный оптион, то его стремление вернуться к административным обязанностям можно было бы объяснить надеждами поживиться, ловя рыбку в мутной воде. Период между недоукомплектованностью подразделения и пополнением его до штатной численности, а также связанная с этим неизбежная временная неразбериха, как правило, открывали возможность для махинаций со списками личного состава, пайками и тому подобным. Однако Макрон знал, что Катон вел все счета и записи со скрупулезным, прямо-таки удручающим тщанием. Иногда Макрону казалось, что это связано с неопытностью паренька и его недопониманием особенностей армейского хозяйствования, порой же он начинал подозревать, что молодой оптион в силу своей образованности использует какие-то особенные и столь хитрые схемы обогащения за счет армии, что простому солдату их нечего и надеяться раскусить. Иначе с чего бы он вдруг наплевал на заслуженный отдых и явился просить работы!

— Ну, дай мне подумать, — сказал Макрон. — Ага, вот… надо разобраться со счетами погибших. Как, возьмешься?

— Прекрасно, командир. Прямо сейчас и начну.

Под взглядом смущенного центуриона Катон откинул крышку сундука с канцелярщиной, бережно извлек денежные счета и завещания всех легионеров, внесенных в особый список, где числились «выбывшие со службы в связи со смертью». Перед тем как официально утвердить завещания, надлежало сверить расходы и накопления каждого легионера, выяснить, нет ли за ним долгов и каких-либо имущественных отягощений. Суммы и ценности, оставшиеся после погашения всех обязательств, распределялись в соответствии с завещанием. В случае отсутствия такового наследство по закону должно было перейти ближайшему родственнику покойного по мужской линии, на практике же почти всегда находились свидетели (уважаемые центурионы!) показывавшие, что имело место устное распоряжение покойного зачислить его средства на похоронный счет подразделения. В конце концов эти дополнительные средства действительно шли на установку надгробных плит. Большие потери привели к росту спроса на памятники, что, естественно, повлекло за собой рост цен, так что если каменотесы и камнерезы и испытывали скорбь в связи с гибелью столь большого числа соотечественников, возросшие барыши позволяли им как-то с этим мириться.

Сидя в тени навеса перед палаткой центуриона, Катон водил пальцем по строчкам, мысленно суммируя накопления, вычитая задолженности и подбивая итоги. Оставшееся после многих солдат имущество не покрывало долгов. Как правило, это относилось к новобранцам, погибшим слишком рано, чтобы заиметь существенные накопления. Большинство имен мало о чем ему говорило, но иные бросались в глаза, порождая волну печали. Компанейский малый Пиракс, первым из ветеранов протянувший Катону руку дружбы, когда тот прибыл в казарму; тяжеловесный, медлительный Гармон, часто развлекавший товарищей, представляя в лицах сценки из деревенской жизни — он хорошо ее знал. Возможно, размышлял Катон, гибель этих парней отнюдь не является невосполнимой утратой для римской цивилизации, но они были такими же людьми, как он сам, со своими достоинствами и недостатками. Они жили, дышали, смеялись. Последние месяцы он провел рядом с ними в походных колоннах, где соседи друг другу становятся ближе, чем родичи. И вот теперь все они мертвы, и неповторимая жизнь каждого свелась к строчкам записей да столбикам цифр.

Стило Катона, довольно крепко зажатое в уверенных пальцах, легко порхало над вощеной табличкой, и все же оно чуть дрожало. Выпавшая на его долю работа напомнила ему о том, что, сколько бы он ни прослужил, военной карьере его неизбежно и постоянно будет сопутствовать смерть. До сих пор ему казалось, будто он это понимает, однако сейчас стало ясно, что между теоретическими представлениями о войне и ее низменными реалиями пролегает едва ли не бездонная пропасть.

Пока юноша отлеживался, выздоравливая, в палатке, его частенько мучили кошмарные сны. Стоило ему смежить веки, как перед мысленным взором вновь и вновь начинали всплывать страшные картины резни. О нормальном сне приходилось только мечтать, но, хуже того, эти образы преследовали его и наяву. Вплоть до того, что он стал сомневаться в собственном душевном здоровье. Даже когда изнеможение, казалось бы, вовсе лишало его чувств, он и в забытье не мог отделаться от призраков недавнего прошлого — отдаленного лязга оружия, голоса Пиракса, выкрикивающего его имя, или рева Макрона, приказывающего ему бежать со всей мочи и спасать свою жизнь.

Катон испытывал настоятельную потребность поделиться с кем-нибудь своими тревогами, однако не решался излить душу Макрону. В повседневной жизни, как и в бою, грубоватая прямолинейность и практичность центуриона были очень уместны, но именно эти качества делали его в глазах Катона далеко не лучшим исповедником. Как-то не верилось, что этот доброжелательный, но толстокожий служака способен с должным сочувствием отнестись к его душевным терзаниям, к тому же он боялся обнаружить перед командиром свою слабость. Одна лишь мысль о том, что Макрон может проникнуться к нему жалостью, а то, не приведи боги, и презрением, заставляла беднягу ненавидеть себя.

Самый мучительный кошмар посещал его, когда ему удавалось заснуть. Вновь и вновь Катону снилось, что бритт опять топит его, только теперь не в воде, а в крови. Вязкая, солоноватая жидкость заполняла легкие, не позволяя сделать ни вздоха. Бритт был смертельно ранен, но не умирал, а смотрел на Катона сквозь красную пелену со страшной, злобной усмешкой, в то время как его руки не давали жертве вынырнуть на поверхность.

Каждый раз это кончалось тем, что пробудившийся с криком в холодном, липком поту Катон вдобавок вынужден был умирать от стыда, выслушивая приглушенные ругательства соседей по палатке. Зачастую заснуть снова уже не удавалось, и он бодрствовал до утра, пытаясь отогнать отвратительные видения, оставлявшие его лишь тогда, когда ночной удушливый мрак сменялся тусклым, еле брезжущим светом.

Собственно говоря, он и в палатку центуриона явился именно в надежде найти себе занятие, требующее внимания, сосредоточенности и способное хоть на время утихомирить затаившихся на окраинах его сознания демонов. В чем-то эти надежды оправдались, ибо заполнение счетов поглотило юношу целиком, словно бы сдув с его разума цепкую паутину дурных наваждений, однако он взялся за это дело с таким рвением, что работа была закончена гораздо быстрее, чем ему бы хотелось. Катон даже перепроверил все свои расчеты заново и убедился, что они отменно точны.

В конце концов, когда у него не осталось никаких сомнений в безукоризненном состоянии документов, он аккуратно свернул свитки и стал не торопясь укладывать их обратно в ларь. Занятие это близилось к концу, когда на стол его упала тень.

— Привет, оптион, — сказал Нис. — Вижу, этот твой рабовладелец-центурион не дает тебе покоя.