Иоанн Мучитель - Валерий Елманов Страница 54

А потом, спустя пару дней, когда он уже хотел послать за Василием Владимировичем Старицким Малюту, Иоанн и вовсе развеселился — в голову пришла славная мысль, сулившая самому царю в случае ее исполнения не лишних два года жизни, а гораздо больше.

«Ваське-то семнадцатый годок пошел — самое время жениться. Запас у меня есть, так что спешить необязательно. Ныне его изничтожу — всего два года добавится, а коли он потомство наплодит, да сынов — тут куда больше можно огрести», — размышлял он.

От собственного хитроумия, которое позволяло ему ловко надуть наглого призрака, он так развеселился, что приказал выпустить из застенков сразу несколько десятков приговоренных к плахе.

Ох, если бы он только знал, что этот подлец Васька спустя пять лет столь бессовестно надует своего благодетеля. Мало того что у него за это время не родится ни одного мальчишки, так он еще и сам помрет, лишив таким образом Иоанна целых двух лет жизни. Нет, нельзя верить людям! Решительно никому, даже родичам! И оставалось только с хмурой злобой вспоминать свою глупую щенячью радость, которая, впрочем, продлилась совсем недолго, всего три дня, поскольку на четвертый он вновь расстроился, вспомнив, где уготовано место ему самому.

«Зато теперь можно грешить без боязни», — подумал себе в утешение.

К тому же надлежало дать еще один урок подрастающим царевичам, особенно Ваньке, которому исполнилось уже пятнадцать.

«Вот ежели ты их тоже к греху приучишь, тогда посмотрим», — всплыли в памяти слова призрака. Что ж, будем приучать, к тому же за новгородцами оставался изрядный должок. Из разговоров старцев, которые они вели промеж собой, Иоанн уяснил, что чуть ли не все они являются выходцами из Новгорода и Пскова. Лишь один Феодосий Косой был из Твери, да еще один — из Торжка.

Теперь пришел черед платить по долгам. Пускай до самих мнихов ему не дотянуться — далече утекли, ажно в Литву, а тот же Косой, по слухам, еще и жениться там успел, зато в градах оставались их родичи, соседи и прочие знакомцы. Вопрошать, на какой улице да в какой избе некогда проживал мних Варлаам или Феодосий, бессмысленно, — скорее всего, никто не ответит, да и знали их соседи только по мирским именам. Однако попытку Иоанн все-таки сделал — вдруг да что-то получится. Весною 1569 года он вывел в Москву 500 семейств из Пскова и еще полторы сотни из Новгорода. В отличие от поговорки, гласящей, что попытка — не пытка, эта была как раз сопряжена с нею, но напряженно трудившемуся Малюте выяснить что-либо о старцах так и не удалось. Значит, надо мстить всем огульно. Так Иоанн и поступил.

Начал с Клина. Затем была Тверь, где он лютовал целых пять дней. Вспомнил и о непокорном митрополите Филиппе, который пребывал в келье Отроча-монастыря.

Это раньше Иоанн по своему неведению чего-то там опасался. Митрополит Афанасий, которого царь, можно сказать, облагодетельствовал, возведя после смерти владыки Макария простого инока в сан митрополита всея Руси, спустя два года вновь ушел в монастырь — это каково?! Да ведь как ушел-то подлец?! Тишком да молчком, не пожелав не то что спросить дозволения Иоанна, но хотя бы предупредить его. По сути, таким поступком он попросту плюнул своему благодетелю в лицо! Царь тогда снес этот плевок с христианским смирением. Можно сказать, простил, хотя прекрасно понимал, что хотел сказать своим уходом этот тихоня.

А уж про митрополита Филиппа и вовсе говорить не приходится. Был же меж ними честный уговор — ему в государевы дела не встревать, а Иоанну — в церковные. Так почто Филипп сей уговор порушил?! Восхотел превыше божьего помазанника встать? А ведь еще Христос заповедал, что кесарю кесарево, а богу богово. Вот и получается, что митрополит даже не супротив него, Иоанна, глас возвысил, а супротив самого Христа. Шалишь, владыка. Не бывать по-твоему.

Правда, и тогда Иоанн, как последний глупец, сдержался. Мыслил, наивный, что их слово к богу быстрее долетает, как-никак сан, вот и убоялся адовых мук.

«Хорошо, что брат Митька вовремя глаза открыл, а то так бы до самой старости и терпел их плевки, — с мрачной иронией подумал. — Хоть какую-то пользу я из мертвяка извлек. Теперь-то понятно — что щади, что не щади долгополое семя, ан все одно — вниз мне дорожка указана. Ну а коль они даже грехи мои и то отмолить неспособны, то и мне с ними неча возиться. Ладно, Афоньке в могилу давно утек. Не выкапывать же мне его прах. Да и тихо он все содеял. Окромя меня да его самого никто и не понял — решили, что и впрямь по причине своей немощности владыка сызнова в Чудов монастырь вернулся. Но этот…»

Вперившись тяжелым взглядом в лицо верного Малюты, Иоанн произнес:

— Поедь-ка к старцу да возьми у него благословение мне на дорогу, чтоб я одолел всех своих ворогов.

— А коли он откажется? — уточнил Григорий Лукьянович.

Иоанн помедлил, но затем вспомнил, что не иначе как из-за Филиппа, тайно доброхотствующего заволжским старцам, утек из Соловков главный его мучитель — отец Артемий, и зло ответил:

— Ежели откажется, то выходит, что не желает он мне добра, а стало быть, и сам ворог. Ну а с ворогами моими, Малюта, ты и сам ведаешь, яко поступать надлежит.

Так и случилось. Старец в ответ на переданную от имени царя просьбу заявил, что благословляют только добрых и на доброе. Малюта вздохнул — убивать митрополитов, пускай и бывших, ему ранее не доводилось, но деваться было некуда. Выбор-то невелик — либо этот тщедушный старик, который и без того одной ногой в могиле, либо он сам, ибо ослушания государь не простит. Успокаивая себя мыслью, что Филипп, скорее всего, страдает от разных немочей и болячек, так что смерть для него — избавление от них, протянул длинные волосатые руки к стариковской шее. Тот не противился.

— От жара окочурился ваш Филипп. Ишь как натопили, — буркнул он, выходя из кельи, столпившимся в узеньком коридорчике монахам. — Похоронить надобно.

— Дозволь с почетом, Григорий Лукьянович, близ алтаря, — робко обратился к нему настоятель.

Малюта задумался, но, так и не припомнив, было ли что сказано Иоанном на этот счет, согласно кивнул:

— Пущай так.

Правда, потом получил выволочку от государя, который гневно заметил, что ворогам почету быть не может, пускай и посмертного, тем более от царских слуг.

Свое раздражение Иоанн сорвал на Торжке, где на него, видя, что пришел их последний час и терять нечего, накинулись пленные крымские татары, сидевшие в одной из башен. Им почти удалось прорваться к Иоанну, попутно тяжело ранив верного Малюту, оставшегося валяться со вспоротым брюхом и с собственными кишками в руках, которые он судорожно пытался запихнуть обратно к себе в нутро. Неведомо, уцелел бы и сам государь, но на сей раз ему повезло — выпрыгнувший вперед воин со странного цвета синеватыми усами, ловко орудуя саблей, сумел сдержать их неистовый напор, а там подоспели и прочие пищальники. Спустя несколько минут с крымцами было покончено.

После пережитого страха разъяренный царь на пути к Новгороду уже не оставлял на пути своего опричного войска ни одного целого селения, не только учинив резни в Выдробожске, Хотилове, Едрове, Яжелбицах, Валдане, Крестцах, Зайцеве, Бронницах и прочих градах и селах, но и повелев не оставлять в живых ни одного прохожего якобы для сохранения тайны. Однако, сколько ни убивал, сколько ни палил — все казалось мало.