Лекарь - Юрий Корчевский Страница 52

От дверей трактира они разошлись в разные стороны.

Никита шёл к себе и думал — не перестраховался ли он? Может — привиделась ему Любава в пьяном угаре?

Однако англичанин не пришёл ни завтра, ни послезавтра. Как узнал потом Никита, «дохтур» тяжко заболел: слабость, кровавый понос, рвота открылась. Это потому, что вина он отхлебнул совсем немного. А выпей больше — помер бы в мучениях. Вот и не верь потом в привидения! Выручила, вовремя подсказала Любава. А англичанин «хорош», змея подколодная! Решил конкурента по-тихому убрать. За должность свою держится, потерять боится. А ведь может свинью подложить. Или царю в ушко нашепчет пакостей, или людей лихих подошлёт, наняв за деньги.

Смерти Никита не боялся. Он её и видел не раз, и понимал, что все когда-то в землицу сырую лягут — ведь не Кащеи Бессмертные. Но быть мишенью нечистоплотного коллеги не хотел. Да и вообще после смерти Любавы ничто его в Москве не держало, а по некоторым улицам он вообще ходить перестал, чтобы ничего не напоминало о девушке. Как-то незаметно, не вдруг пришёл он к решению покинуть первопрестольную. И лекарню с налаженной работой бросить не жаль. Не радовала его больше Москва, потому как Любавы в ней нет и не будет.

Однажды утром проснулся Никита с необычным решением — надо уйти в монастырь. Не получается у него с женщинами, не даёт ему судьба ни в том, ни в этом мире возможности создать семью, и стало быть — не для него мир плотский. Только решение серьёзное, посоветоваться бы с кем? Друзей близких нет. С Елагиным? Никита заведомо знал, что князь отговаривать его будет — кому охота лекаря терять?

С решением он не торопился, прикидывал, взвешивал. Ведь был ещё вариант: просто уехать из Москвы в другой город — тот же Владимир или Нижний Новгород, Псков — да мало ли городов на Руси? Но почему-то не выходил из головы именно монастырь. И, как специально, народ шёл в лекарню, как лосось на нерест в речку — просто валом. Работы много, пообедать некогда. Забылся во сне — и снова за работу, без выходных. Наверное, отрешиться от мыслей хотел.

Деньги так и сыпались в калиту, только радости они не приносили. Когда Любава жива была — и деньги позарез нужны были, только их не хватало. Теперь её нет, денег же полно. А куда и на кого их тратить? Ночью он спит, днём на работе, ест у князя, на торг не ходит. Только и расходов, что на жалованье персоналу, на травы да на дрова для печей.

Но, видимо, от судьбы не убежишь. В один из дней к лекарне подкатил возок, из которого выбрался священник, и видимо — не из простых. Клобук на голове шёлком обтянут, на шее — золотой крест изрядных размеров, инок или простой насельник под руку его поддерживает.

Священник в коридоре очередь занял, не желая лезть наперёд. Однако же пациенты, уважая сан, пропустили его вперёд.

Священник вошёл, повернулся сначала к иконам в красном углу, осенил себя крестным знамением, поклон ликам Христа и Богородицы отбил. Потом к Никите повернулся:

— Ты ли лекарь Никита будешь?

— Он самый. Садись, святой отец. Что привело тебя ко мне?

— Да что и всех — болезни. Наслышан я о тебе давно от мирян, теперь вот сам приехал. Замучили меня ноги! Службу иной раз с трудом до конца доведу.

— А где служишь?

— В храме Успенья Пресвятой Богородицы в Печатниках. Иосиф я.

Никита припомнил — проходил он как-то мимо. Храм в самом центре города располагался, на Никольской улице, в Китай-городе. Рядом — пушкарская слобода, хоромы князей Вяземских — Петра и Бориса, князя Гаврилы Островского. Понятно теперь, почему священник таким лощёным выглядит, бородка маслом лампадным умащена, расчёсана.

— Ну вот и познакомились. Показывай ноги, батюшка, будем смотреть твою болячку.

С первого же взгляда Никите стало понятно — у священника подагра. Суставы больших пальцев ног деформированы, красные.

— Свинину ешь ли?

— Грешен.

— Нельзя тебе свинину, батюшка. И ноги парь в солевом растворе. Ложку соли на две кружки горячей воды, в шайку наливай и держи в ней ноги с полчаса.

— Так мясо совсем нельзя?

— Почему? Свинину нельзя, забудь о ней до конца жизни. А курятину, говядину — не возбраняю.

— И всё?

— Пока да. Жду тебя через месяц. В свою очередь вопрос у меня. Хочу в монастырь уйти.

— Ты же молод, ремесло у тебя чудное, людям страдания тяжёлые облегчаешь. Зачем от мира уходить?

— Жена и тёща от моровой язвы умерли, пока я в смоленском походе был.

— Слышал я, как ты государя спас. Господь тебя талантом наградил, чтобы через твои руки пользу людям приносить. Думаю — сгоряча ты, от отчаяния. Боль утраты и обида в тебе говорят, а не желание Господу жизнь посвятить.

— Истинно говоришь.

— В Москве от моровой язвы много народу померло, иные улицы совсем обезлюдели. Так что, всем уцелевшим — в монастырь? В Чудовом монастыре из ста восьмидесяти двух монахов шестнадцать в живых осталось, а в Вознесенском женском из девяноста монахинь — только тридцать восемь. Не миновала сия участь и клир. В монастырь идут, когда есть настоятельная потребность служению Богу отдать себя целиком. А ты не служить хочешь, а от мира укрыться.

— Наверное, так.

Никита был удивлён тем, как быстро смог разобраться в его душе доселе незнакомый ему человек.

— И что ты мне посоветуешь?

— Время лечит. Приходи ко мне в храм, поговорим, молитвы почитаем. Глядишь — душа и успокоится.

Священник поднялся, поблагодарил Никиту, перекрестил его тремя перстами и, тяжко ступая, вышел.

Несколько дней Никита размышлял над услышанным. Вспоминал каждое слово Иосифа, прикидывал — прав ли он? И через неделю, окончив приём, сразу направился в храм, благо — идти было не очень далеко.

Долго беседовали они в небольшой комнате за алтарём. Никита ушёл успокоенным, а через неделю снова пошёл в храм. И как-то эти беседы вскоре вошли у него в привычку, раз в неделю он обязательно наведывался к Иосифу.

Беседы приносили обоюдную пользу, священник узнавал много нового, даже заимствовал кое-что. И уже весной Иосиф спросил:

— Успокоилась ли твоя душа, Никита?

— Вроде бы, но всё равно иногда мысли о монастыре посещают.

Иосиф хмыкнул:

— Вот что, Никита, человечий сын. Есть у меня дальний родственник, настоятель Свято-Преображенского монастыря, что в Астрахани. Монастырь небольшой, шестьдесят иноков всего. Коли не передумал — напишу я настоятелю Михаилу письмо. Езжай, побудь послушником. Лето на носу, путешествовать сподручно будет. Постриг принять никто тебя принуждать не будет. Наложат послушание, будешь жить монашеской жизнью. Понравится, поймёшь, что твоё это — пострижёшься. А нет — вернёшься назад. Лекарню за собой оставь. Разрушать налаженное легко и просто, восстановить иногда невозможно. А так — будет, к чему вернуться.