Иоанн Мучитель - Валерий Елманов Страница 51

Какие бы меры предосторожности ни предпринимал царь, ему все казалось недостаточным, так что и в своем новом дворце на Арбате он проживал не подолгу, по-прежнему предпочитая Александровскую слободу, на подступах к которой можно было выставить крепкие надежные заслоны. Но и их ему вскоре стало маловато. Пытливый ум Иоанна лихорадочно изыскивал все новые и новые возможности покушения на самого себя. Изыскивал и… находил. Вот, к примеру, церковь, куда он ходит молиться. Да, есть стража, имеется и охрана, но во время заутрени они все еще вялые, толком не пробудившиеся от сна. Пока будут дружно зевать, раззявив рты, его двойник не один, а три раза зарежет царя.

И по повелению государя в срочном порядке воздвигают новую церковь, посвященную деве Марии, ибо испокон веков считалось, что она самая милосердная из небесных обитателей, а потому должна защитить покрывалом своей доброты даже его грешное тело. А для вящего успокоения на кирпичах, из которых возводили церковь, царь повелел изобразить кресты. На каждом.

Была у него надежда и на то подобие монастыря, которое он завел в слободе. Пускай на небесах оценят, что он еще не до конца потерян для райских садов и кущ. Келарем Иоанн назначил князя Афанасия Вяземского, а параклисиархом, польстив самолюбию, единственного подлинного монаха, некогда принявшего сан, Малюту. Григорий Лукьянович по простоте душевной чрезвычайно возгордился сей звучной должностью, убежденно считая, что окольничих да бояр ныне на Руси, яко собак нерезаных, хотя его трудами немного и поубавилось в последнее время, а вот параклисиарх — один. Скуратов не ведал, что таковые на самом деле имеются чуть ли не в любой церквушке, только называются не столь солидно, как это звучало по-гречески, а гораздо скромнее — пономарь.

Так царь и жил. Рано утром он вместе с сыновьями взбирался на колокольню, сопровождаемый Малютой, и звонил в колокола, оповещая братию, что пора на молитву. В четыре часа утра все опричники собирались в церкви. На тех, кто не являлся, накладывали восьмидневную епитимью независимо от того, князь это, боярин или захудалый боярский сын. Молебен служили долго, в течение трех часов. Вместе с прочей братией Иоанн пел в хоре опричников. После часового перерыва государь снова шел в храм и молился еще около двух часов.

К церковным службам он вообще относился очень строго, полагая, что его грехи достаточно велики, так что отмаливать их нужно поодиночке, чтоб не скапливались. Для надежности. А так как перерывов в казнях практически не было, то приходилось торопиться отмолить вчерашние, чтобы они не накладывались на сегодняшние и завтрашние.

После молитв все шли трапезничать, и братия, одетая в грубые нищенские одеяния на козьем меху, которые скрывали под собой гораздо более дорогие наряды, отставив в сторону длинные черные монашеские посохи, снабженные железным острием, садилась за стол. Пока опричники ели, игумен оставался стоять. Согласно своей должности настоятеля, Иоанн не обедал и даже не присаживался за стол, все время читая братии назидательные книги. Единственное, что дозволял Иоанн в нарушение монастырских правил, так это подавать к столу очень дорогие вина и меды.

Остатки пищи и вина каждый из опричников должен был унести с собой, чтобы раздать нищим за порогом трапезной. Иные так и делали, но уж больно изысканные блюда готовили царские повара, а потому многие уносили остатки домой.

Когда трапеза заканчивалась, к столу шел сам игумен. Затем наступало время краткого отдыха, после чего, решив, что все отмолено, Иоанн спускался в подвалы пыточной, где вовсю трудился неутомимый Малюта. Начинался час греха, растягивающийся и на два, и на три — как придется. Затем вновь была служба, на этот раз вечерня. После этого утомленный государь шел ко сну в опочивальню. Там его уже ждали слепые сказители, которые один за другим пели и рассказывали ему сказки, поскольку сразу заснуть он не мог. Бывало, что слепцы трудились по три часа, а то и поболе.

А как-то раз ему приснился сон. Кошмарный и мрачный, он, казалось, тянулся целую вечность. Проснулся Иоанн от собственного крика. Испуганный князь Вяземский сунулся было в опочивальню вместе с ночной стражей, но он так рыкнул, что все мгновенно исчезли. Оставшись один, царь первым делом опростал почти весь жбан с холодным квасом, нажег от свечи, горевшей в поставце, все остальные и четырех больших, чуть ли не в сажень высотой, шандалах, расставленных по углам опочивальни, и задумался, решая загадку, что же именно он видел — сон или…

Приснившийся ему человек в черной одежде, хоти и не монашеского покроя, был Иоанну незнаком. Царь готов был поклясться, что никогда его раньше не видел. И в то же время он точно так же был убежден в обратном — не чужой тот ему. Неужто и впрямь брат Митя — первый царь всея Руси, торжественно венчанный на царство своим дедом, а затем им же ввергнутый в узилище и невинно убиенный по повелению своего единокровного дяди Василия? Л может, все-таки видение, посланное врагом рода человеческого?