Царица сладострастия - Александр Дюма Страница 50

Я обернулась, надеясь увидеть того, кто гак говорит со мной; но в часовне было совсем темно, и я ничего не разглядела. Мне было страшно.

— Вы несчастны, — продолжал неизвестный, — и у вас злая свекровь.

Я ничего не ответила, зная, что здесь ее исповедальня и она вполне могла спрятаться в ней; это мог быть и кто-то другой, кому было поручено следить за мной по ее приказу.

— Вы не доверяете мне, и напрасно: я ваш друг. И если вы захотите — у вас появится возможность снова обрести счастье.

Я стала слушать чуть более внимательно, но по-прежнему ничего не отвечала.

— Вы могли бы избавиться от этого Верруа и выбрать лучшую участь, — добавил таинственный голос.

— Ну, конечно! — перебила я, пылая гневом и более страстно, чем следовало. — Но я не хочу избавляться от мужа.

— Так вы любите его?

— Разумеется, люблю, очень люблю, и кто может усомниться в этом?

— Значит, вы не позволите любить вас?

— Я даю любое разрешение на любовь ко мне при условии, что мне не придется отвечать взаимностью.

— Неужели? А если учтивый, богатый, могущественный и молодой влюбленный будет стремиться к вам, вы его оттолкнете?

— Не знаю, кто вы такой и почему я допускаю слабость, отвечая вам. Я должна была бы позвать слуг и приказать им выставить вас из часовни, принадлежащей моему мужу, куда вы не имеете права входить.

— Так будьте же жестоки до конца, сделайте, как сказали, но потом вы раскаетесь в этом.

Такая уверенность заставила меня предположить, что незнакомец вполне мог оказаться самим герцогом Савойским, пожелавшим проверить меня, и, вышвырнув его из часовни, я навлекла бы на себя немилость, которая навредила бы мне больше, чем я могла ожидать, и отразилась бы на делах моей семьи. Поэтому я решила удалиться, ничего больше не говоря.

Человек из исповедальни заметил это и поспешно добавил:

— Пощадите! Останьтесь ненадолго, я еще не все сказал.

— С меня довольно, я и так услышала слишком много.

— Нет, еще минуту, умоляю вас! Не покидайте меня таким образом.

— Я не разговариваю с незнакомцами, злоумышленниками быть может.

— О сударыня, вы губите людей! Но мы еще встретимся, даже если вы этого не хотите, и тогда…

Я не хотела слушать его более, позвала Марион, велела предупредить слуг о своем уходе и вышла.

Мой конюший уже готов был повернуть ключ и запереть часовню; конечно, это был прекрасный способ отомстить неизвестному, но пострадать могла моя репутация; меня могли обвинить в сообщничестве, в том, что я сама там его спрятала. Я знаком приказала не закрывать решетку, добавив вслух, что некий паломник просил у меня разрешения помолиться святому заступнику дома ди Верруа, к тому же граф и его мать могли прийти сюда.

Я вернулась к себе весьма заинтригованная, мысль моя лихорадочно работала; я не переставала думать о случившемся, пытаясь угадать, кто был этот незнакомец, с какой целью он расспрашивал меня и не был ли он посланцем его высочества.

«Никто другой на такое не решился бы, — продолжала я размышлять. — Надо быть очень могущественным человеком, чтобы идти на приступ женщины, которой никто не нужен, и делать это таким образом».

Однако я ошибалась, моя неприступность была не столь надежна, как мне тогда казалось. В скором времени я получила тому доказательства.

В том году Страстная неделя выпала на конец апреля; в это время года весна в Италии особенно прекрасна. Повсюду — всевозможные цветы, и первая зелень так свежа, что голова кружится от тонких ароматов и навеянных ими сладких грез.

Почти весь вечер в канун Пасхи я провела в церкви, слушая хоралы, вдыхая запах ладана, произнося жаркие молитвы. Я вернулась к себе печальной и усталой, поужинала в одиночестве в своих покоях и, поскольку на моих глазах чудесный лунный свет озарил улыбкой розы клумбы, около которой г-н ди Верруа когда-то обратил внимание на мою красоту, я поддалась искушению и отправилась прогуляться по аллеям сада.

Я так долго и с таким удовольствием гуляла, что не заметила, как наступил день — Светлое воскресенье; обычно с рассвета его встречает звон колоколов, пушечная пальба, возгласы людей, уже заполнивших все улицы.

Народ будет отмечать праздник в кабачках и винных лавках, примыкающих к домам. Нет ничего веселее такого зрелища! Многие дамы и синьоры наслаждаются им инкогнито, прикрываясь плащами и широкополыми испанскими шляпами. Это одно из развлечений на свежем воздухе. Мне очень захотелось принять в нем участие. Я позвала Марион, спавшую не больше меня, и она появилась в сопровождении малыша Мишона, раньше всех прибежавшего пожелать мне приятных праздников.

Меня одели, как того требовала предстоящая затея. Вся моя свита состояла из служанки и розовощекого воспитанника аббата; я окунулась в уличную толпу и была в полном восторге от того, что меня не узнали, а значит, я могла веселиться как ребенок и радоваться тому, что увижу.

Мишон смеялся и прыгал. Его знали везде; добрая сияющая физиономия мальчика вызывала улыбку, стоило ему где-нибудь появиться. Я дала ему несколько монет; он истратил их на колбасу и соленое сало разных сортов. Мы с ним задержались у кондитерской лавки, где продавали великолепные пирожные, и я уже собиралась попробовать одно из них, как вдруг заметила протянутую руку, отстраняющую какого-то пройдоху, который теснил меня. Я обернулась, чтобы поблагодарить моего спасителя, и под огромными полями черной шляпы увидела горящие глаза принца Гессенского, одного из самых верных и настойчивых моих поклонников. Он испросил дозволения сопровождать и охранять меня; я ему не отказала, после чего мы уже шагали рядом, а Мишон со служанкой шли сзади нас.

Как все мужчины, принц сначала завел речь о себе, затем обо мне, а после этого — о нас двоих, то есть хотел дать понять, что он умирает от любви ко мне, но до сих пор не имел возможности признаться в этом и только сегодня смог воспользоваться удобным случаем, боясь упустить его, хотя его поведение могло показаться мне странным.

Полагаю, хоть я и француженка, что пасхальная неделя не самое лучшее время для того, чтобы склонять меня ко греху; однако, в Италии этот период считается наиболее подходящим для любви, потому что очень легко встречаться в церкви, облачившись в одежду, помогающую скрыть свое лицо. Однако, будь то Страстная неделя или карнавал, у меня не было желания принимать эти ухаживания, они казались мне совершенно неуместными, и я сделала бедному принцу строгое внушение. Он был прекрасный человек и совсем не рассердился, только вздохнул и ответил:

— Наверное, мое время пока не пришло; но я появлюсь позднее.

Тем не менее в течение всей прогулки он продолжал вздыхать так открыто, что мне пришлось расстаться с ним и вернуться домой раньше, чем я того хотела. Я была крайне утомлена и бросилась на кровать, чтобы передохнуть до начала торжественной мессы в соборе: там я должна была присутствовать в числе других придворных.