Ошибка Перикла - Иван Аврамов Страница 5

Перикл внимательно посмотрел в лицо Девы Афины — на миг показалось, что ее алые, подкрашенным пурпуром (драгоценным соком, добытым из морских улиток-багрянок) губы чуть улыбнулись ему.

В храме, где еще до последнего мгновения слышалась тихая разноголосица, воцарилась полная тишина. Филет, глава следственной комиссии, член «совета пятисот», возгласил:

— Итак, Фидий, сын Хармида из Афин, управляющий строительными работами на Акрополе, скульптор, обвиняется своим помощником Меноном в том, что при сооружении статуи Афины Парфенос, установленной в этом храме, он присвоил себе талант ^[21]и четверть таланта отпущенного ему в распоряжение золота. Перикл, стратег Афин, обратился к народному собранию с просьбой не доводить дела до суда, так как он и Фидий легко могут доказать невиновность последнего. Каковы же ваши доказательства и где они?

Перикл отвечать не спешил. Он посмотрел на Менона, точно еще раз пытаясь понять, что подвигло того на откровенную клевету — зависть к непревзойденному Фидию или щедрые посулы тех, кто подговорил его на этот шаг? Скорее, последнее. Хотя, может быть, и то, и другое вместе. Менон, далеко небесталанный человек, сейчас вызывал в нем откровенное отвращение, которое Перикл по привычке искусно прятал. «Этот негодяй, который несколько дней просидел на площади, вознося молитвы богам, и надоел всем прохожим просьбой разрешить ему сделать безнаказанный донос на Фидия, похож сейчас на крысу, которую загнали в тупик, — подумал Перикл. — Зато в глазах Гликона, который покровительствовал клеветнику, так и горят торжествующие огоньки».

— Где же ваши доказательства? — с некоторым недоумением повторил Филет.

— В пяти шагах от тебя, — спокойным взмахом руки указал на статую Перикл.

Филет в удивлении поднял редкие рыжеватые брови:

— Поясни, пожалуйста, Перикл, что ты имеешь в виду?

— Я сделаю это незамедлительно, но сначала хочу еще раз уточнить: сколько золота было отпущено народным собранием на сооружение статуи Афины Парфенос?

Филет заглянул в свиток, хотя помнил цифру на память:

— Сорок четыре с половиной таланта.

— Аттического таланта? — полуутвердительно спросил Перикл, который, конечно же, тоже знал эту цифру назубок.

— Разумеется, вес определялся в аттических, а не эгинских талантах.

— Позволишь ли ты мне, достойнейший Филет, справиться у уважаемого Фидия: это соответствует истине?

Филет, переведя взгляд с Перикла на Фидия, кивнул в знак согласия.

— Да, правильно, — подтвердил скульптор.

— Прежде чем доказать, что обвинение величайшего скульптора Эллады, в чьей честности я абсолютно не сомневаюсь, высосано из пальца, хочу заметить, что весьма распространенное мнение, будто к рукам человека, у которого в распоряжении слиток золота, обязательно прилипнет хоть одна пылинка, не такое уж и верное. Дело в том, какие это руки — на чистых золото не остается.

— Мы высоко ценим твое красноречие, о, Перикл, но не пора ли перейти к делу?

— Твое нетерпение, Филет, мне понятно. Что ж, остается лишь взвесить золото.

— Каким образом? — изумился Филет, а враги Перикла, и в первую очередь Гликон, злорадно улыбнулись. — Ты хочешь разрушить эту безусловно замечательную статую, которая создавалась не один месяц и даже год?

— Зачем же? Боги, как известно, тоже одеваются и раздеваются. Надеюсь, Афина Парфенос простит нам этот вынужденный шаг. Фидий, распорядись, ты ведь лучше знаешь, как это сделать.

Ах, надо было видеть, какими круглыми, точно медные оболы, сделались глаза у тех, кто уже готов был праздновать победу. Почтенные граждане невольно ахнули, когда на толстых вервиях специальных лебедок золотая одежда богини, дрогнув и распахнувшись, приподнялась вверх ладони на полторы и, придерживаемая дюжими рабами, тихо отъехала в сторону.

— Кладите золото на весы, — сказал Перикл. — Они покажут, кто прав.

Да, стратег умел владеть собой. Даже тогда, когда объявили, что вес золотого одеяния Афины Парфенос абсолютно точно соответствует названной Филетом цифре, он никак не обнаружил своих чувств. Мысленно, правда, похвалил себя за предусмотрительность — не зря рекомендовал Фидию найти такое инженерное решение, чтобы в любой момент золото легко можно было отделить от статуи, не повредив ее. Ведь он, между прочим, предвидел подобные наветы. А еще думал о том, что, если когда-нибудь для Афин настанет черный день, драгоценный покров богини, этот своеобразный неприкосновенный запас государства, можно будет, скрепя сердце, отдать на переплавку.

Наслаждаться видом посрамленных врагов Перикл не захотел — это было бы ниже его достоинства, зато у него возникло желание еще раз обойти свое детище — реконструированный, а если точнее, заново отстроенный Акрополь. Первого стратега Афин сопровождала небольшая свита, состоящая из его друзей и почитателей, среди которых выделялись Софокл, Иктин, Сократ, Калликрат и совсем еще молодой, но уже знаменитый врач Гиппократ. Позже, когда статую Девы Афины опять одели в золотой наряд, к ним присоединился и Фидий. Перикл никуда не торопился. Он вообще по натуре был несуетлив, а здесь, на прославленном холме, известном не только в Элладе, но и многих сопредельных странах, он, если бы не государственные заботы, мог находиться часами, ведь Акрополь — его воплощенная мечта, при виде которой он испытывал те же чувства, какие обуревают мастера наедине с любимым творением.

Перикл, то жадно вглядываясь в архитектурный ансамбль в целом, то бегло, но опять таки цепко вбирая глазами отдельные его фрагменты, поймал себя на странной мысли, что вся прелесть мира, остающегося за пределами холма, — зеленые деревья, голубая вода рек и морей, красные, лиловые, желтые и прочие цветы, окрестные, покрытые густыми лесами горы ^[22]с совсем редкими, почти телесного цвета проплешинами, жилища людей — будто отодвигается на немыслимо далекие задворки Ойкумены, пропадает, исчезает вовсе. Белый камень и синее небо — это и есть вечность. Да, здесь, на Акрополе, сильнее и острее, чем где бы то ни было, пахнет именно вечностью. И что перед ее ликом человек?…

Если бы не дыхание тех, кто шел за ним, тихо переговариваясь и перешептываясь, Олимпиец еще долго бы пребывал в этом состоянии полной отстраненности от всего сиюминутного. Но ему, не желая того, напомнили, что он не один. Перикл резко обернулся к спутникам:

— Пытаюсь разгадать, в чем тайна Акрополя. Есть ведь в Аттике холмы и горы повыше, чем тот, на котором он стоит. Но почему-то именно здесь хочется думать о высоком и вечном. Вот только что я просто-напросто оторвался от земли. Не потому ли, что, поднимаясь на Акрополь, мы становимся чуть-чуть ближе к богам? А, может, это они милостиво спускаются нам навстречу, — Перикл задумчиво потеребил короткую свою бороду и остановил взгляд на архитекторах Иктине и Калликрате. — Вот вы возвели Парфенон — лучшее из того, что я когда-либо видел. Ясность пропорций, безупречная симметрия…