Слон императора - Тим Северин Страница 5

Собеседник не без удовольствия наблюдал за моим волнением.

– К сожалению, животное не выдержало путешествия, – добавил он.

Мое воображение разыгралось еще пуще. Я немало слышал о слонах. Да и кто о них не слышал? О них говорилось во многих легендах, повествующих о сказочном востоке, а отлученный от церкви священник, бывший моим учителем в далеком детстве, рассказывал о том, как в древности римляне обучали их для войны. Но, насколько мне было известно, в Европе уже много веков не видели ни одного слона. Они были поистине мифическими зверями.

– Но умер этот слон очень некстати, – продолжал Алкуин. – Особый был зверь. Шкура у него была светлая, почти белая, и толковалось это как знак великого уважения халифа к Карлу. Судя по всему, белый в Багдаде – это королевский цвет. Во внутренний город там допускают только в белых одеждах.

– Отчего же умер слон? – спросил я.

– Это тебе придется спросить у того, кто возглавлял посольство из Багдада. Он полон сожаления о случившемся.

Будь я повнимательнее, эти слова Алкуина заставили бы меня насторожиться и подготовиться к дальнейшему. Но слишком уж глубоко я погрузился в размышления о слоне, который мог бы поселиться в Ахене, чтобы сразу понять, что последует дальше.

Сановник же не стал заканчивать свою мысль.

– Я познакомлю тебя с ним в другой раз, – сказал он только. – Он тебе понравится. Очень воспитанный и обходительный человек. Он раданит, и зовут его Аврам.

– Раданит? – повторил я, все еще не понимая, куда гнет мой собеседник.

– Раданиты исповедуют иудейскую веру. – Я уловил в его голосе нотку неодобрения. – Большую часть жизни они проводят в дороге, странствуя с одного рынка на другой. И торгуют, торгуют, всегда торгуют. Сеть знакомств и содружеств, сплетенная ими, простирается от Испании до Индии.

Я неохотно отрешился от мечты увидеть слона и попытался сосредоточиться на словах Алкуина.

– Если город или поселение процветают на торговле, можно не сомневаться, что там имеются раданиты – хоть одна или две семьи, – продолжил он. – Нам известно, что во владениях Карла они покровительствуют торговому пути по Роне и что в городах вдоль реки обитает несколько их семейств. Но где и как их можно встретить, никто не знает. Эти люди держатся скрытно. Говорят, что они опознают друг дружку по тайным знакам.

Он немного помолчал, а потом заговорил снова:

– Наш король решил, что негоже уступать халифу Харуну в щедрости и что нужно отправить в Багдад животных, которые будут не менее редкими и диковинными, нежели почти что белый слон. – До сих пор слова Алкуина лишь удивляли и заинтриговывали, но теперь он просто ошеломил меня. – Зигвульф, король лично приказал, чтобы наше посольство в Багдад возглавил ты.

Я настолько не ожидал ничего подобного, что на некоторое время утратил дар речи.

– И каких же зверей я должен буду отвезти? – хрипло выдавил я.

Алкуин ответил с улыбкой, полной ядовитой иронии:

– А вот об этом Карл расскажет тебе самолично. Он, несомненно, уже покинул капеллу и вернулся в свои покои. А тебя он ожидает увидеть… безотлагательно.

Беседа закончилась. Все еще огорошенный, я неуверенно побрел к двери и опомнился уже в коридоре. И лишь закрывая за собой дверь, я осознал, что, когда я спросил о том, каких животных нужно будет везти в Багдад, сановник мельком бросил взгляд на огромный рог в серебряной оправе.

* * *

Ночное небо полностью затянуло тучами, и в крытой аркаде, соединявшей канцелярию с королевскими покоями, стояла почти непроглядная темь. Среднюю часть аркады еще не достроили, плиты, которыми была вымощена остальная дорожка, валялись там в беспорядке, однако я пробрался там, не упав и даже ни разу не споткнувшись. Я ходил этим путем невесть сколько раз, по большей части после захода солнца, хотя в последние месяцы эти прогулки случались все реже. Как правило, я бывал здесь, когда меня приглашала провести с нею ночь Берта, одна из многочисленных дочерей Карла. Она приметила меня вскоре после того, как я, еще совсем юношей, прибыл сюда, и ее привлекла моя наивность, а также, как я довольно скоро сообразил, экзотика в виде разноцветных глаз и иноземного происхождения. Со временем ее привязанность ко мне охладела, и я сдвинулся далеко вниз в списке тех, кого Берта призывала к себе на ложе. Однако ей нравилось иной раз подергать за старые струны, и, желая внести разнообразие в круг своих любовников, она вновь звала меня к себе. Я отлично знал, что отношения эти становятся все менее и менее надежными и даже опасными. Если бы Его Величество узнал о том, что его дочь делается все ненасытнее в своем сладострастии, он вполне мог бы остановить ее, наглядно покарав кого-нибудь, кого сочтет нужным обвинить в дерзновенном посягательстве на честь принцессы. Как человек, попавший к франкскому королевскому двору со стороны, я был вполне подходящей кандидатурой для показательной казни, а потому со страхом думал о том, какое наказание он может выдумать – наиболее вероятными мне казались смертная казнь или кастрация, – и уже решил прервать отношения с Бертой. Но и тут следовало проявлять величайшую осторожность. Мой отказ иметь с нею дело вполне мог подтолкнуть ее к мести, да и, прямо говоря, я до сих пор находил принцессу очень соблазнительной. Она уделяла очень много внимания своей внешности, подкрашивала губы ягодным соком и прикрывала тонким слоем пудры первые изъяны, начавшие появляться на ее безукоризненном до недавних пор лице. Можно было не сомневаться в том, что она красила длинные волосы, которые часами расчесывали и укладывали ее служанки. Но тело ее совершенно не нуждалось в подобных ухищрениях. С достижением зрелости прекрасное, как изваяние, тело Берты сделалось еще более роскошным и манящим.

Жилые покои короля занимали весь первый этаж величественного здания, расположенного в северо-восточном конце королевского квартала. У подножия широкой лестницы я сделал вид, что не заметил, как мне подмигнул один из стражей: я узнал в нем одного из тех воинов, которые всегда получали мзду за то, что отводили взгляды, когда я посещал Берту. Его сотоварищи обыскали меня – не спрятал ли я оружие – и пропустили к уже дожидавшемуся меня лакею, на руки которому я сбросил плащ. Ближних слуг Карла нисколько не удивляли посетители, являвшиеся к их господину в поздний час. Король издавна привык спать после полудня, а потом заниматься делами до глубокой ночи. Было также хорошо известно, что он мог не ложиться и под утро: частенько Его Величество покидал в предрассветный час свои покои и бродил без всякой охраны по королевскому кварталу, чтобы своими глазами видеть, что и как там происходит. Однажды я до полусмерти перепугался, когда, торопясь на свидание с Бертой, чуть не наткнулся на него, и у меня до сих пор не было уверенности в том, что он не узнал меня, хоть я и удачно скрылся в темноте.

После короткой заминки лакей провел меня вверх по лестнице к большой двустворчатой двери. Коротко и громко постучав, он приоткрыл ее ровно настолько, чтобы я мог проскользнуть внутрь.

Войдя, я невольно зажмурился. В отличие от полутемной кельи Алкуина малая приемная Карла была залита ярким светом: повсюду горели длинные толстые свечи. Они были вставлены в паникадила, свисавшие с потолочных балок, в высокие железные канделябры и в бра, прикрепленные к стенам. Последние были снабжены еще и зеркалами из полированной стали, усиливавшими свет. Благодаря всему этому великолепию в помещении было тепло и светло, как днем, а кроме того, сладко и густо пахло пчелиным воском. Просторная комната сама по себе производила впечатление уюта, который особенно усиливала роскошь обстановки. Для защиты от непогоды в окна были вставлены листы стекла. Стены украшали льняные полотна, на которых многоцветными красками были искусно нарисованы сцены охоты. На кушетке с подушками, застеленной толстым ковром, Карл часто спал во второй половине дня. Другой столь же роскошный ковер лежал на большом столе, не скрывая, впрочем, резных ножек в форме диковинных зверей. Довершали обстановку с полдюжины складных кресел из какого-то темного экзотического дерева и – как же без него! – распятие. У Алкуина был простой, ничем не украшенный крест, висевший на белой стене. Здесь же крест, раза в четыре больше, стоял на подставке из бледно-зеленого мрамора – так, что прежде всего бросался в глаза любому вошедшему. Его перекладина была инкрустирована полудрагоценными камнями, поблескивавшими в свете свечей.