Загадки Нострадамуса - Георгий Миронов Страница 5

Марфа Викторовна Петрова, урожденная Марта Вильгельмовна Бутерброден, на первый взгляд производила отталкивающее впечатление. Она была сухонькой, чуть сгорбленной старушкой с большой бородавкой на массивном носу. Очки она носила с сильнейшими диоптриями, и потому никогда нельзя было точно знать, что она думает о собеседнике. И даже вообще – думает ли она о нем хоть что-то. Она внимательно выслушивала все, что ей говорили, но при этом на лице ее не отражалось ничего. После молчаливого впитывания новой для нее информации Mapфа Викторовна уходила в свою комнату, однако можно было быть абсолютно уверенным, что все пожелания будут исполнены.

К этому надо добавить, что Марфа была рафинированной чистюлей и дом, убираемый ею каждое утро с маниакальной точностью робота, сверкал чистотой. А еще только ее слушался злобный мопс по кличке Бонапарт. А если к тому же не забывать, что Марфа замечательно готовила, причем знала редчайшие рецепты немецкой, русской, еврейской и французской кухни, то нетрудно догадаться, что хозяева в ней души не чаяли.

Утром хозяин, Иван Иванович Долгополов, после сытного и обильного завтрака (причем он, будучи самозабвенным антисемитом, почему-то предпочитал именно еврейскую кухню в исполнении Марты Викторовны) спускался на лифте с площадки второго этажа, садился в «мерседес» и уезжал в свою фирму. Его супруга, по приятному стечению обстоятельств младше мужа на тридцать лет, не отягощенная комплексами и способная годами обходиться без какой-либо работы, уезжала на белом «вольво» к массажисту. После этого в квартире весь день царила Марфа Викторовна.

Она тщательно пылесосила все пять больших комнат и свою маленькую, без окон, переделанную из гардеробной в доме, построенном после войны военнопленными немцами. Сам факт, что дом был построен немцами, а Марта Вильгельмовна, как нетрудно догадаться, также принадлежала к этой основательной и аккуратной нации, ни о чем не говорит и к нашему сюжету отношения не имеет. Более того, кроме чистоплотности и аккуратности ничего немецкого в Марфе не было. Внешне она была типично русская старушка, одевалась во все русское, то есть произведенное на заводах и фабриках ее фактической родины. Она поддерживала тесную дружбу с экономками и гувернантками, прислугой из других квартир их элитного дома и охотно обсуждала с ними подробности жизни хозяев: кто с кем живет, а кто вообще ни с кем не живет, кто сколько получает, а кто сколько ворует, у кого и где стоит мебель и какая, какие драгоценности носят хозяйки и их дочечки и т. д.

При этом нельзя не обратить внимания на одну интересную деталь: все подруги по профессии в таких «посиделках» говорили о своих хозяевах чистую правду. Марфа же – никогда. Выдуманная жизнь ее хозяев не имела никакого отношения к реальной.

Если бы читатель, воспитанный в советскую эпоху на военно-патриотической литературе, знал некоторые подробности подлинной биографии этой, казалось бы, совсем обычной дамы, наверняка заподозрил бы ее в принадлежности к иностранной разведке, причем с гестаповским прошлым.

Увы, все проще и не столь романтично.

Марфа Петрова, урожденная Марта Бутерброден, была наводчицей.

И это мы отмечаем даже не в осуждение Марфы, а в оправдание.

В ее цепкой памяти остались высылка из Москвы в 1941 году, долгая, голодная, унизительная дорога до Иркутска, пересадка, и снова дорога до какого-то забытого Богом таежного полустанка. Потом – колючая проволока, голод, работа сукчорубом на лесоповале, голод, изнасилование вертухаями, голод, жизнь на поселении. Позже – Алма-Ата, голод, работа поварихой в рабочей столовой, потеря документов, голод, изнасилование сержантом милиции, голод, и чудо – новые документы. Потом работа прислугой у важного начальника, освоение рецептов еврейской, русской, татарской, казахской и, наконец, немецкой кухни. В зависимости от национальной принадлежности ее хозяев. И снова чудо – живший всю войну в Алма-Ате, избежавший за чудовищную взятку «трудармии» известный московский ювелир Генрих Форстер взял ее в Москву.

Потом случилось так, что в доме Форстера пропала брошь с изумрудами. Марфа знала, что ее взяла легкомысленная дочь Форстера, но ничего не сказала следователю, потому что без толку. Никто бы не поверил. И молча поехала в Сибирь за казенный счет, на привычный лесоповал. Где, правда, уже работала поварихой в столовой для комсостава колонии.

Спать же приходилось в бараке. От группового и жестокого изнасилования местными извращенками ее спасла Анна Васильевна Шерстобитова. Была Анна Васильевна дамой высокого роста, необъятной талии и чудовищной для женщины пятидесяти лет физической силы. При этом, что особенно приятно отметить, к лагерным извращениям пристрастия не имела. И спасла молоденькую повариху от широты души. Раскидав жадных до новенького и сладенького товарок по бараку, она взяла Марфу за руку и увела в свой угол, завешанный платками и шалями, добровольно переданными Анне соседками по нарам. Для красоты. Там, в углу, стояли две койки. Одна была сделана по спецзаказу, для Анны. Вторая – обычная. Она уже неделю как пустовала, напарница Анны вышла на волю с чистой совестью по отбытии полного срока.

Марфа Анне «показалась». Поначалу она приспособила внешне аккуратную бабенку рассказывать «романы» – всякие истории из прочитанных. Анна Васильевна, в свою очередь, повествовала о своих московских подвигах и, заметив восторженный интерес во взгляде Марфы, стала ее потихонечку приобщать к профессии.

К тому же Анна Васильевна была замечательной поварихой, хотя, в отличие от Марфы, предпочитала русскую кухню: пекла изумительные пирожки с грибами, с мясом, яйцом, зеленым луком, рыбой, брусникой. Пирожки она могла сделать с чем угодно, хоть с геранью, если ничего другого под рукой не было. Ну, и, конечно, блины. О супах и говорить не приходится – это были не супы, а симфонии. Слово это Анна знала хорошо, потому что в Москве она работала у известного композитора и скрипача. Тогда-то все и началось. История это долгая, но если вкратце, то вышли на Анну-повариху лихие люди, чуток пригрозили, чуток соблазнили хорошими заработками и постоянной работой. Анна согласилась. И «сдала» своего композитора, рассказав, где что лежит, дав ключ для снятия слепка и оговорив все условия сделки. Словом, обеспечив абсолютное алиби – то есть согласившись пойти днем в кино на «Мост Ватерлоо» с сержантом милиции Юрой Рябоконем, она избежала даже тени подозрения, когда квартиру композитора «взяла» банда Гиви Тортладзе. С тех пор она так и осталась в «профессии». Но, сохранив некое чувство вины перед композитором и заодно перед всей московской интеллигенцией, Анна стала работать только по цеховикам да спекулянтам. И ей перестало казаться, что она занимается постыдным делом.