Крах каганата - Михаил Казовский Страница 47

— О, мой Бог!

— Тех из прихожан, кто роптал, тоже высекли. Под горячую руку и другие церквушки позакрывали... По потом как-то утряслось. Кое-где идёт опять служба, только не в соборе.

У Ирины хватило выдержки не высказывать всё, что она подумала в тс печальные несколько мгновений. Но решила про себя: Димидир заплатит и за эти свои злодеяния. Ах, несчастная Поликсения-Зоя! Пострадала невинно, претерпела такие телесные и душевные муки. Чем и как искупить её боль и смерть?

В небольшом бассейне, у ступенек дворца, там, где некогда плавали золотые рыбки, не было воды. Судя по потрескавшейся серой краске, много лет. Да и сад выглядел не слишком ухоженным, мраморную лестницу не драпировали праздничным ковром, как обычно. В небе, всполошившись, каркали вороны: раньше специально обученные соколы истребляли их, но теперь, очевидно, этого не делал никто. Видя недоумение на лице посланницы Святослава, командир заметил:

— Ваша светлость не знает: у его величества неизбывная скорбь. Он четыре года тому назад потерял от неизлечимой неизвестной болезни преданную супругу и единственного любимого сына. И с тех пор пребывает в печали, на охоту не ездит и к народу выходит редко. А когда ему предлагают привести в порядок дворец и сад, запрещает категорически. Хочет, чтобы всё оставалось, как во времена Мирры и Боруха.

— Я не знала, действительно. Бедный братец! — прошептала Ирина несколько растерянно.

Тронный зал освещался только несколькими свечами, вставленными в бронзовые, но позеленевшие от времени канделябры. Воздух стоял тяжёлый, спёртый — помещение не проветривалось давно. Кресло монарха, установленное в глубине зала под балдахином на возвышении, пустовало. Керкундедж сгорбившись сидел за столом, на обычном стуле, и его исхудавшее дряблое лицо потрясло сестру. Тусклые глаза повелителя Алании источали могильный холод.

Он взглянул на неё как-то безразлично, невозмутимо, словно видел до этого только накануне. Вяло произнёс:

— Здравствуй, Ирма. Слава богу, что ты успела приехать.

— Вот как? — улыбнулась она. — Получается, ваше величество радо моему появлению в Магасе?

— Разумеется: ты — родная кровь.

— Ну, к родной крови можно относиться по-разному. Например, захватить и продать печенежскому перекупщику рабов.

Брат провёл пальцем по виску, словно вспоминая о чём-то. Сморщил переносицу:

— А-а, имеешь в виду тот досадный случай?.. Да, согласен, было отвратительно. Я потом раскаялся и отправил багатара Церека вновь тебя найти в Семикаракоре, выкупить обратно. Но Церек опоздал. Ничего не вышло. И к тому же вскоре он погиб в стычке с печенегом Асфаром. Здесь у нас перемерли все. Я один остался. И, наверное, вскоре полечу вслед за ними... — У Самсона вырвался безотрадный вздох. — Сядь, сестрица. Выслушай, не перебивай. Я ведь знаю, кто тебя послал и зачем. Никаких условий русского кагана предъявлять мне не надо. Мы сражаться с ним не хотим и не станем. Я вообще никогда не считал себя сильным полководцем, а теперь и подавно... С лёгким сердцем передам тебе власть в Алании. Да, не спорь. Ты единственная прямая наследница нашего отца. Сын мой умер, и в роду больше нет мужчин. У тебя ж получится. Никаких сомнений... Будешь править по справедливости, восстановишь христианскую церковь, снова приобщишь нашу Родину к ойкумене. Я не мог, потому что боялся Иосифа. Я боялся многого, а чем больше боишься, тем скорее сможешь запутаться, понаделать ошибок, преступлений и мерзостей... Грешен, грешен! И за это отвечу в Судный день! — Он замолк и сгорбился ещё больше.

Прежняя царица Хазарии тоже не могла найти подходящих слов. То, за что она хотела бороться, отнимать с помощью меча и копья, ставя жизнь на карту, вдруг само собой оказалось в её руках. Более того, вид больного брата, сломленного, слабого, вызывал сочувствие и стремление пожалеть, по-христиански утешить. Даже несмотря на обиды, нанесённые в прошлом. И аланка спросила мягко:

— Позволяешь ли ты мне тебя обнять? В знак согласия между нами, в знак того, что не держим отныне обоюдного зла и являемся прежними — Наширан и Сосланом?

У Самсона от чувств вздрогнул подбородок, и его лицо на какую-то долю секунды сделалось таким же, как в детстве, — хорошо знакомым Ирине добродушным лицом любимого брата. Он ответил проникновенно:

— О, почту за честь. Милая сестрица! Как я долго ждал твоего прощения!..

И они порывисто приникли друг к другу, дети Негулая, каждый из них хлебнувший горя сверх меры, два по-своему одиноких, обделённых нежностью человека, несмотря на все свои титулы и богатства...

На другой же день в городской синагоге было громогласно объявлено, что Самсон отрекается от престола и передаёт все свои полномочия старшей сестре Ирине. А спустя неделю вызванный из монастыря Иоанна Предтечи настоятель Пётр, в вычищенном и вымытом храме Святой Софии, именем Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святого произвёл венчание новой правительницы Алании на царство. По её приглашению вскоре посетили Магас русский князь Святослав и его подручные. Он приехал с многочисленной свитой, осмотрел столицу и дары, поднесённые киевлянам в соответствии с давним уговором: целый табун коней, горы оружия, провиант, рабов, сундуки с дорогими одеждами, драгоценной утварью и монетами. И вручил августейшей аланке прибывшую с гонцом из Самкерца весточку от дочери. Прочитав пергамент, государыня, не стесняясь своих и чужих мужчин, по-простому, по-матерински расплакалась, возблагодарив Богородицу, сохранившую жизнь обожаемому её чаду. А затем стала умолять Ольгиного сына, чтобы тот поклялся уберечь от насилия при штурме Самкерца двух влюблённых — Сарру и Натана. Киевский правитель, размягчённый от многих кубков, выпитых на празднике в честь освобождения Алании от хазарского ига, хоть и пробормотал несколько ругательств, адресованных молодому Когену, убежавшему из-под стражи в русском лагере, но ответил согласием, даже обещал выделить для охраны жениха и невесты на пути в отчий дом нескольких дружинников — из числа завербованных накануне алан.

Расставались ко взаимному удовольствию. Дочка Негулая от души пожелала князю новых побед в походе и благополучного возвращения в Киев; попросила кланяться — и княгине Ольге, и купцу Иоанну с семейством. А Добрыню напутствовала по-русски:

— Ты беречь Юдифь. Рана её на шее зажить — это просто; рана на душе от зарезанных деток — долго кровоточить. Я-то знать!

— Не тревожьтесь, ваше величество, — заверял воевода царицу. — Я к хазарочке прикипел душой и не дам в обиду. Коли всё пойдёт лепо и вернёмся мы на Днепр, объявлю её вольной, поселю с собой, окружу заботой. Будет мне заместо жены. И детишек народит. Может, и оттает!

— Ну, глядеть, глядеть, добрый молодец! Обещавши — слово держать! — и она поцеловала его на прощанье в лоб.

Киевляне уехали. А в Магасе покатилась новая, незнакомая жизнь: без хазар, без русичей — независимая, вольная.