Пираты - Селия Рис Страница 47

Для начала он пускался в расспросы о порте приписки, месте назначения, погоде, попутном ветре и прочей ерунде. И лишь в самом конце дружеской беседы шкиперу предлагалось подробно рассказать о характере груза и имеющихся на борту ценностях — в первую очередь, наличных деньгах, а также золотых и серебряных слитках или изделиях. При этом Адам, не повышая голоса, неизменно предупреждал о том, что ложь или утаивание могут привести к очень серьезным последствиям не только для солгавшего, но и для всех остальных, включая пассажиров. В отличие от других пиратских вождей, Брум никогда не срывался на крик, не прибегал к рукоприкладству, не угрожал смертью или пытками, но его великосветские манеры и утонченная вежливость, как правило, действовали на пленников и охлаждали горячие головы куда более эффективно, чем если бы он размахивал у них перед носом кулаками или тыкал в лицо дулом заряженного пистолета.

С захваченного приза снималось все мало-мальски ценное и пригодное к употреблению. Мы очищали его палубу, каюты и трюмы в буквальном смысле до нитки, не оставляя на борту ни гвоздя, ни клочка парусины. Забирали все подряд: груз, ценности, оружие, пушки, провизию и снаряжение, а также личные вещи пассажиров и членов экипажа. К сожалению, золото, серебро и драгоценности попадались редко — легендарные времена каравелл и галеонов, тоннами вывозивших из Нового Света сокровища ацтеков и майя, давно канули в прошлое. Чаще всего мы находили в трюмах мешки с сахаром и какао-бобами и бочонки с ромом либо штуки материи, одежду, посуду, утварь и другие предметы домашнего обихода — в зависимости от того, куда направлялось судно: в метрополию или на острова.

Все добытое сдавалось боцману Игнациусу Пеллингу, исполнявшему также обязанности казначея и пользовавшемуся в команде не меньшим доверием и авторитетом, чем сам капитан Брум. За утаивание добычи грозило суровое наказание в виде изгнания из команды и высадки на необитаемый остров, поэтому Адам настоятельно требовал, чтобы записывалась и учитывалась каждая мелочь. Своей скрупулезностью он напоминал мне отца, который так же ревностно следил за ведением бухгалтерских книг и лично проверял каждую строчку. Мое умение читать, считать и разборчиво писать не осталось без внимания, и вся эта бумажная канитель, как и следовало ожидать, легла на мои плечи.

К нам с Минервой постепенно привыкли и воспринимали как неотъемлемую часть команды. Мы трудились и сражались бок о бок наравне с мужчинами, питались из одного котла с ними, но спали все-таки отдельно.

— Они, конечно, наши товарищи, но еще и мужики, помимо прочего, — со свойственной ей прямотой высказалась Минерва еще в самую первую ночь, проведенную нами на борту пиратского корабля.

Йен Джессоп сшил для нас парусиновые ширмы, которыми мы отгородили уголок в кубрике, где и повесили свои гамаки. Защита весьма относительная, но она позволяла нам, по крайней мере, спокойно одеваться и раздеваться, не привлекая нескромных взглядов. Мы собирали дождевую воду в растянутую парусину и пользовались ею для стирки и личной гигиены. Пока одна из нас мылась или посещала гальюн, другая стояла на страже. Никто нас больше открыто не оскорблял, не делал грязных намеков и не отпускал в наш адрес сальных шуточек, чему немало способствовали как наша повысившаяся репутация, так и ножи и пистолеты за поясом, с которыми мы не расставались. Мы драили палубу и отстаивали вахту в свою очередь вместе с остальными, не ропща, не жалуясь, не прося снисхождения и не ища поблажек. Но каким же волшебным звоном отзывалась в ушах последняя склянка ^[42], когда приходила смена и мы отправлялись в наш скромный закуток, в котором только и могли уединиться.

Раньше мне не доводилось спать в гамаке. Минерва приспособилась сразу, а я еще долго не могла привыкнуть к этой странной подвесной люльке, в которой невозможно полностью вытянуться, как в кровати или на полу. Правда, обычно я так выматывалась к концу дня, что моментально засыпала, не обращая внимания на свое скрюченное положение и не ощущая врезающихся в тело узлов и веревок. Но однажды случилось так, что я долго ворочалась, никак не могла уснуть и лишь под утро забылась в беспокойной дреме. Проснулась я в холодном поту, широко раскрыв глаза от ужаса. В кубрике было жарко и душно. Я стала выбираться из гамака, намереваясь прогуляться по палубе и глотнуть свежего воздуха, но моя возня потревожила сон Минервы.

— Ты куда? Что-нибудь случилось? — спросила она шепотом.

— На палубу. Не спится что-то, — ответила я уклончиво.

— Постой, я с тобой, — заявила подруга, шлепая босыми ногами по деревянному настилу и натягивая в темноте штаны и рубаху. — И нечего мне врать, я же тебя насквозь вижу!

Когда мы поднялись наверх, пришлось признаться, что мне снова приснился тот зловещий кошмар, ставший главной причиной нашего бегства из деревни маронов и вступления в Береговое братство.

— Опять этот чертов бразилец? — выругалась в сердцах Минерва.

Я молча кивнула. Она взяла меня за руку и отвела на бак, подальше от вахтенных. Ночь выдалась ясной и звездной. Свежий ветерок приятно холодил влажную от пота кожу. Корабль уверенно рассекал волну, держа курс на запад. Млечный Путь раскинулся над нами от горизонта до горизонта.

— Он сказал, что придет за мной. И уже вышел в море на своем корабле.

— И ты веришь в это?

— Верю. Я отчетливо слышала лязг цепи выбираемого якоря. А потом тишина и ощущение плавного скольжения по воде.

— Допустим. Но наверняка знать ты не можешь. Давай попробуем вместе разобраться. Утро вечера мудренее, как любит приговаривать Филлис в таких случаях. А до утра всего ничего осталось. — Она вдруг уставилась на меня в упор и вкрадчивым голосом спросила: — Скажи-ка, Нэнси, а куда подевалось рубиновое ожерелье, которое подарил тебе этот ублюдок? Ты избавилась от него, как велела матушка, или оно все еще при тебе? — Не дожидаясь ответа, Минерва сердито фыркнула и осуждающе покачала головой. — Так я и знала!

Я виновато потупилась. Мне нечего было сказать в свое оправдание.

— Филлис мудрая. Она знает, что говорит, и ее предсказания всегда сбываются. Тебе следовало бы получше прислушаться к ее словам!

— Но камни в нем стоят огромных денег, — пролепетала я, избегая смотреть ей в глаза. — Корсарство — занятие ненадежное и рискованное. Поэтому я посчитала крайне неразумным расставаться с таким богатством в сложившихся обстоятельствах, когда никто не знает, чем обернется для нас завтрашний день.

Минерва задумчиво кивнула, посчитав, видимо, мои доводы достаточно убедительными, и неожиданно просияла.

— Где ожерелье? Говори! — нетерпеливо потребовала она.

— Здесь, в поясе, — похлопала я себя по животу.

— Ты носишь их слишком близко к телу. Помнишь, Филлис предупреждала, что бразильца притягивает к тебе посредством этих камней? У меня появилась идея. Ступай к Бруму и отдай их ему на хранение. Возможно, тогда он перестанет тревожить твои сны и прекратит гоняться за тобой.