Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс Страница 46

Испытание Франсуа длилось недели, месяцы… В конце концов, он стал говорить себе, что оно, наверное, никогда не завершится и ему всю жизнь придется провести в медвежьей шкуре. Он не жаловался, считая, что заслужил это.

Замки сменялись замками, ярмарки — ярмарками. На Иоаннов день они давали представление в Ренне. Франсуа с болью в душе увидел место, где началось его первое воспоминание. Четырнадцать лет назад он ликовал, а рядом были родители, мать и отец. И он продолжал валять дурака, изображая медведя под грубый хохот…

***

Осенью труппа проезжала через лес Ланноэ. Франсуа шел пешком, поскольку на Востоке обычно ехали Рена либо ее отец Сиприан. И тут им повстречалась старуха.

Впрочем, назвать ее старухой было бы не вполне точно, настолько странным выглядело это существо. Нельзя было даже сказать наверняка, молодая она или старая, потому что ее лицо, хоть и свидетельствовало о прожитых годах, оставалось тем не менее гладким, без единой морщинки. Это бесполое лицо могло бы принадлежать как мужчине, так и женщине.

Поскольку они оказались на узкой тропинке, а его товарищ замешкался, Франсуа окликнул:

— Эй, Туссен, посторонись!

Странное существо встрепенулось:

— Тебя Туссеном зовут, мой мальчик?

— Да. А вас как прикажете называть? И кто вы — мужчина или женщина?

— Я занимаюсь ремеслом, на которое ни один мужчина не способен: даю жизнь людям. А звать меня Божьей Тварью. Так ты, значит, родился на Всех святых?

— В этот день меня нашли на ступенях церкви.

— Выходит, родился накануне. Покажи-ка мне все-таки свою руку.

Туссен протянул руку Божьей Твари, и та несколько мгновений рассматривала ее.

— Так оно и есть. Накануне ты родился.

— Это я родился на Всех святых…

— Ты?!

Франсуа был грязен, небрит и в своей медвежьей шкуре выглядел более чем странно. Божья Тварь посмотрела на него с жалостью.

— А ты знаешь, в котором часу?

— Ночью,

— Коли судить по твоему виду, не пожелала бы я тебе этого… Дай-ка и ты руку.

Франсуа подчинился. Божья Тварь вперилась в его ладонь и долго держала ее в своей.

— Однако все верно! Как тебя зовут?

Франсуа было слишком стыдно, чтобы назвать свое имя. Туссен сделал это за него:

— Это — мой господин, Франсуа де Вивре.

Казалось, ответ ошеломил Божью Тварь. Она открыла рот, потом закрыла. Наконец вымолвила:

— Когда закончится твое испытание, навести меня.

Франсуа хотел задать вопрос, но Божья Тварь уже пошла своей дорогой, и он не осмелился ее остановить.

***

В начале сентября 1354 года Франсуа вместе с труппой оказался в замке Ламбаль. Теперь ему было семнадцать лет. С тех пор как он покинул Куссон, миновали год и девять месяцев, и за это время они с Туссеном два раза отметили свой день рождения.

Ламбаль был столицей герцогства Пентьевр и обычным местопребыванием герцогини Жанны и ее мужа, Карла Блуаского. После того как этот последний побывал в плену у англичан и был освобожден, состоялось подписание перемирия. Однако спор из-за наследства так и остался неразрешенным, и было очевидно, что рано или поздно война возобновится.

Хотя Франсуа все это и знал, но, входя в замок, нисколько о том не заботился. Ничто из происходящего здесь его больше не касается, это старые, давно забытые рыцарские дела…

Труппе предстояло играть в большом зале замка. Незадолго до представления Франсуа узнал, что за ужином во главе стола сядет сама Жанна де Пентьевр, его крестная мать — крестная рыцаря со львом, которым ему уже никогда не бывать! Значит, у Бога нет никакой жалости к нему? И он требует, чтобы Франсуа явился перед ней вот так, выряженный в звериную шкуру, испуская дикие вопли и рыча под общий хохот и насмешки? На какой-то миг Франсуа это возмутило, и он даже решил отказаться от участия в спектакле. Но, в конце концов, смирился с неумолимым приговором судьбы. Когда настал его черед выходить на сцену, он поднялся на подмостки, как на эшафот.

Жанна де Пентьевр восседала в самом конце стола, в кресле с высокой спинкой. Ей было тридцать пять лет, но она выглядела чуть старше своего возраста: испытания, выпавшие ей на долю, не проходят для женщины бесследно. Она была темноволоса. Красота никогда не являлась ее главной заботой, но от всего облика герцогини веяло величием.

Франсуа привычно изображал медведя, но кривляться как раньше уже не мог. Вместо смешного ворчания, которое он должен был издавать, у него вырывались душераздирающие стоны. Комедианты заволновались. Среди публики воцарилась некоторая неловкость. Что происходит? Все ждали фарса, а вместо него получили какую-то драму. Медведь должен быть смешным, а этот прямо слезы выжимает. Стенания Франсуа было больно слышать. Казалось, человеческая душа, заключенная в звериной оболочке, молила об избавлении, о признании, словно хотела заявить всем, кто видел лишь звериную морду, когтистые лапы и шкуру: «Я — человек!»

Пьеса закончилась в гробовой тишине. Всеобщее замешательство достигло предела. Франсуа неотрывно смотрел на свою крестную мать и вдруг, даже не сознавая, что делает, бросился к ней.

Раздался крик изумления. Люди видели, как медведь, словно обезумев, промчался через весь зал и упал на колени перед Жанной де Пентьевр. Стражники устремились к нему с поднятыми мечами, но Жанна остановила их. Она вгляделась в этого белокурого юношу, грязного, заросшего щетиной, в лохмотьях под медвежьей шкурой.

— Кто ты?

— Я тот, кого вы держали на руках в день святого Юбера в тысяча триста тридцать седьмом году… ваш крестник Франсуа де Вивре…

Ответ вызвал изумление среди присутствующих. Гости дружно уставились на Жанну и Франсуа. У всех возникло впечатление, что они присутствуют при сверхъестественном событии.

И тут Франсуа поведал свою печальную повесть. Он рассказал о бегстве из Куссона, о вызволении из котла своего оруженосца, о безумном замысле, возникшем в его голове под воздействием алкогольных паров, о скитаниях по лесу Броселианд, об убийстве медведя и о его долгом искуплении. Жанна де Пентьевр, выслушав его в молчании, встала. Она чуть прихрамывала, но этот физический недостаток ничуть не умалял ее величественности.

— Ты согрешил, Франсуа! Ты повинен в грехе глупости и гордыни! Ты хотел прославиться, прежде чем стать рыцарем, и вполне мог бы это сделать. Разве неведомо тебе, что права мои попраны Жаном де Монфором и Эдуардом Английским? Разве неведомо тебе, что англичане хозяйничают в Бретани и по всей Франции? Что идет война?

Франсуа заплакал.

— Разве неведомо тебе, что ты — мой вассал и обязан мне своей службой, как своему сюзерену, под страхом бесчестия и смерти?

— Я прошу прощения…