Приключения Тарзана в джунглях - Эдгар Берроуз Страница 45

Тарзан сообразил сейчас, что черные близко, и их довольно много. Поэтому он отправился навстречу к ним очень тихо и с большой осторожностью. Он бесшумно пробирался через густую траву в открытых местах, а там, где лес рос гуще, он перебрасывался с одной качавшейся ветки на другую и легко перепрыгивал через гигантские сплетения упавших деревьев, если не было пути по нижним террасам леса, и дорога там была заглушена растительностью.

Вскоре он увидел черных воинов. Это было племя вождя Мбонги. Дикари были заняты охотой. Их способ охотиться был уже более или менее знаком Тарзану. Ему и ранее приходилось наблюдать их манеру действовать в подобных случаях. Они устраивали ловушку с приманками для Нумы-льва: привязывали к клетке на колесах козленка таким образом, что, когда Нума схватывал маленькое животное, дверь клетки опускалась за ним, и Нума попадал в плен.

Этим приемам черные научились в прежнем месте жительства у своих хозяев, европейцев. Они убежали оттуда через непроходимые джунгли и построили новую деревню. Прежде они жили в бельгийском Конго, пока жестокость их бессердечных притеснителей не заставила их искать безопасности среди неисследованных пустырей за границами владений короля Леопольда.

На своем прежнем месте они часто ловили зверей для европейских предпринимателей и научились у них некоторым уловкам, вроде описанной. Эта последняя хитрая уловка позволяла им ловить даже самого Нуму, не причиняя ему вреда, и перевозить его без всякого риска и со сравнительным удобством к себе в деревню.

Теперь у Гомангани уже не существовало белого рынка для сбыта их звериного товара. Тем не менее у них было достаточно побуждений к тому, чтобы захватить Нуму живым. Во-первых, было необходимо очищать джунгли от львов-людоедов. И потребовались многочисленные жертвы людьми и тяжкие опустошения в деревнях, пока, наконец, чернокожие не догадались устраивать на львов правильные засады и охоты. Во-вторых, в таких случаях был предлог для праздничной оргии после удачной охоты, и праздники эти казались вдвойне привлекательными, когда было под руками живое существо, которое можно было истязать до смерти.

Тарзан и в прежнее время нередко бывал свидетелем этих жестоких оргий. Так как он сам был еще более диким, чем самые дикие воины Гомангани, его не очень удивляла их жестокость, но все-таки эти расправы с Нумой возмущали его. Он не мог понять этого чувства. Он не питал никакой привязанности к Нуме-льву, и все же в нем поднималось бешенство, когда черные причиняли его врагу такие мучения и надругательства, какие только способен изобрести разум существа, созданного по образу божию.

В двух случаях он даже освободил Нуму из ловушки ранее того, как черные вернулись, чтобы убедиться в успехе или неудаче своей попытки. Он решил также поступить и сегодня. Это пришло ему в голову сразу же, как только он понял сущность их намерений.

Поставив ловушку посередине широкой слоновой тропинки, около водопоя, воины ушли по направлению к своей деревне. Завтра они опять вернутся. Тарзан смотрел им вслед с бессознательной усмешкой на губах. Он видел, как они один за другим прошли вдоль широкой тропинки, под нависшей зеленью многолиственных ветвей и узорчатых ползучих растений. Они задевали черными плечами пышную растительность, и она смыкалась за ними.

Когда Тарзан, прищурясь, проводил глазами последнего воина, скрывшегося за поворотом тропинки, его выражение изменилось: его осенила новая, внезапная мысль. Медленная, жестокая улыбка тронула его губы. Он посмотрел на перепуганного, блеющего козленка; козленок был слишком неопытен и чересчур испуган – и уже по этому одному не мог скрыть ни своего присутствия, ни своей беспомощности.

Опустившись на землю, Тарзан открыл ловушку и вошел в нее. Не задевая веревки, которая была закреплена таким образом, чтоб в нужный момент опустить дверь, он отвязал живую приманку, сунул ее под мышку и вышел из клетки.

При помощи охотничьего ножа он навеки успокоил бедное маленькое животное, мгновенно перерезав ему горло; потом он протащил окровавленного козленка по тропинке вниз к водопою. Рассеянная полуулыбка не сходила с его лица. Человек-обезьяна уселся на краю водопоя и быстро выпотрошил убитого козленка.

Выкопав яму в глине, он зарыл в нее внутренности, а затем перекинул маленькую тушу к себе на плечо и быстро взобрался на деревья.

Он прокрался на некоторое расстояние вслед за черными воинами, а потом спустился на землю, чтобы где-нибудь спрятать мясо убитой им добычи от поползновений Данго-гиены или других плотоядных зверей и птиц джунглей. Тарзан был голоден. Если б он был только зверем, он, не рассуждая и не заботясь, прежде всего стал бы есть; но его человеческая душа подчинялась требованиям более сильным, чем требования желудка: он был поглощен той мыслью, которая сейчас все время вызывала улыбку на его губах и блеск ожидания в глазах. Эта мысль заставляла его забыть о голоде.

Тщательно запрятав мясо. Тарзан торопливо пошел по слоновой тропинке вслед за Гомангани. Через две, три мили от львиной ловушки он их нагнал и тогда опять перекинулся на деревья и уже поверху последовал за ними, выжидая случая.

Среди черных был Рабба-Кега, чародей. Тарзан ненавидел всех чародеев, но в особенности Рабба-Кегу.

В то время, как первые шли друг за другом по извилистой тропинке, Рабба-Кега, по своей лености, отстал. Тарзан заметил это и обрадовался.

Все существо его как бы излучало жестокое, ужасающее удовольствие. Как ангел смерти парил он вверху над ничего не подозревающим чернокожим кудесником.

Рабба-Кега, зная, что деревня недалеко, присел отдохнуть… Да, отдохни хорошенько, Рабба-Кега! Ты последний раз отдыхаешь в этом мире!

Тарзан тихонько подкрадывался среди ветвей к откормленному самодовольному чародею. Тупой слух человека ни за что не мог бы различить шороха крадущегося человека-обезьяны среди шелеста ветерка в волнующейся листве.

Когда Тарзан оказался наконец прямо над негром, он остановился. Он был совершенно скрыт многолиственными ветвями и тяжелыми ползучими растениями. Рабба-Кега сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, лицом к Тарзану. Положение было не то, которого желал Тарзан, и поэтому с бесконечным терпением дикаря-охотника, человек-обезьяна, неподвижный и молчаливый, как изваяние, притаился в ожидании, пока плод не созреет, чтобы его можно было сорвать.

Ядовитое насекомое злобно зажужжало вокруг него. Оно замедлило полет, кружась у самого лица Тарзана. Человек-обезьяна увидел и узнал его. Укус этой твари причинял смерть более слабым существам, чем Тарзан, для него же это ужаление принесло бы долгие дни страдания. Но он не шевельнулся. Его сверкающие глаза снова устремились на Рабба-Кегу. Он слышал полет насекомого и следил за ним своим чутким слухом, а затем почувствовал, что оно опустилось на его лоб. Ни один его мускул не дрогнул. Ужасное существо поползло вниз по его лицу, по носу, рту и подбородку. Оно остановилось на его шее и, повернувшись, направилось обратно. Тарзан невозмутимо наблюдал за Рабба-Кегой. Теперь даже глаза его не двигались. Он притаился так неподвижно, что только смерть могла бы сравниться с ним в неподвижности. Насекомое стало ползти вверх по темно-коричневой щеке и остановилось, задевая ресницы нижнего века. Мы с вами отпрянули бы назад, закрыв глаза и стараясь ударить насекомое; но мы с вами рабы, а не хозяева своих нервов. Если бы даже это существо вползло на глазное яблоко человека-обезьяны, можно наверное сказать, что он и тогда остался бы неподвижным, с широко раскрытыми глазами. Но насекомое этого не сделало. Одну минуту оно сидело около нижнего века, потом, зажужжав, улетело.