Каллиграф - Эдвард Докс Страница 44

Что касается родителей, я не стал задавать дополнительные вопросы, ограничившись самой общей информацией. Мне кажется, эта тема возникала всего лишь раз или два за все время, которое мы были вместе. Со своей стороны, я никогда не стремился к обмену информацией о родственниках, я не считал это важным. Однако я заметил, что Мадлен постоянно использовала против меня мои же собственные приемы. Почти каждый раз, когда я пытался начать беседу о ней самой, она либо отделывалась шуточками, либо снова переводила разговор на меня.

– С кем вы обычно общаетесь, когда возвращаетесь в Лондон? – поинтересовался я, откидываясь на спинку стула после того, как пришел из туалета, и туг же пожалел о бестактности и прямолинейности своего вопроса. – Куда обычно ходите? Поддерживаете ли отношения с друзьями по американскому колледжу?

– По большому счету у меня там не было друзей. Я была очень одинока. – Она скорчила гримасу, которая должна была изображать страдание.

Я саркастически кивнул:

– Полагаю, все из-за того, что вы в детстве слишком часто меняли школы и так и не научились строить долгосрочные дружеские отношения?

– Именно так, – она широко улыбнулась в ответ.

– А путешествующая журналистка все время где-то путешествует, и, естественно, у нее совершенно нет времени на налаживание контактов на Флит-стрит или в Вестминстере, как это делают остальные писаки.

– Нет, – она энергично помотала головой. – Вы совершенно правы. Я нахожусь в трагической изоляции. У меня нет друзей. Но у большинства девушек их тоже нет. В глубине души мы все мечтаем об отборном и проверенном рыцаре, который спас бы нас от попыток установить близкие отношения с кем-то другим. Так что вечера я чаще всего провожу дома, в новой квартире, читаю пособия по повышению самооценки и полными слез глазами смотрю в пустоту, утешаясь лишь бутылочкой вина и мелодией «Все кроме меня».

– Ну что же, если дела пойдут совсем плохо, можете заплатить мне, и я приглашу вас куда-нибудь разок-другой, если вы сочтете, что это может развеселить вас или принести какую-то пользу.

– Это очень любезно с вашей стороны, Джаспер, – она взяла меню десертов. – О, вот это действительно изысканные блюда. И выглядит это по-настоящему красиво.

– Да, – спокойно ответил я.

Я не знал, что она имеет в виду – почерк, которым написано меню, или сами десерты.

– Но, боюсь, это я пропущу. Ограничусь чашечкой кофе. – Она подняла глаза: – А вы?

– Я не слишком большой любитель десертов.

Она выудила из пачки очередную сигарету.

– Знаете, одна из самых печальных обязанностей женщины – необходимость изводить себя голодом, чтобы хорошо выглядеть. Отчасти, чтобы позлить подружек, отчасти оттого, что мужчинам мы нравимся такими и… – Я попытался прервать ее, но она не дала мне такой возможности. – Да, это так. Конечно, так. И это срабатывает. Мужчинам действительно нравятся стройные девушки. Мы голодаем как безумные, и какова награда? Представьте себе, что желание сбылось и женщина привлекла внимание единственного настоящего мужчины…

– И что?

– Он приглашает ее на ужин.

Я рассмеялся.

– Это фарс. Жизнь женщины превращается в одну сплошную, непрекращающуюся диету с единственной целью быть приглашенной на ужин, который она не может есть.

К нам подошел официант. Я заказал два эспрессо и позаимствовал еще одну сигарету из ее пачки. Она протянула мне упаковку спичек (из «Виллаж Вангард», джаз-клуба в Нью-Йорке). Потом мы некоторое время сидели в молчании и курили. Затем она неожиданно спросила:

– И какая буква нравится вам больше всего Джаспер?

Я не смог скрыть своего изумления. Никто – ни Уильям, ни Люси, ни Сол – никогда не задавали мне этот вопрос. Только бабушка, когда я был намного моложе – может, мне было лет шесть или семь – и играл на полу гостиной в Оксфорде, практикуясь в написании алфавита фломастерами.

– X, – произнес я на выдохе. – Буква X. ^[65]

– Это весьма предсказуемо, не правда ли?

– Почему вы так считаете?

– Потому что это самая эффектная буква. – Затем, с театральным вздохом и нарочито пониженным голосом, с подчеркнутым придыханием, она проговорила: – Буква любви и анонимности.

Я покачал головой. Мы вступили на мою территорию.

– Не согласен. Наиболее эффектная буква – Q. У нее изумительная форма – в частности, она обладает уникальным потенциалом изображения хвостика, пересекающего овал. Кроме того, после нее не может стоять никакая другая буква кроме U. Какая еще буква демонстрирует подобное высокомерие? В букве Q есть особое изящество – великолепная, недостижимая иными буквами гламурность. В ней гораздо больше возможностей, чем в X.

– Нуда, это справедливо – тогда почему X?

– Конечно, в ней есть намек на любовь и анонимность. Но в действительности я ее выделяю за то, что это единственная буква, которая требует ответного удара.

– Как это?

– Главное направление движения пера при письме – плавная линия, идущая снизу вверх и слева направо, – и чем быстрее вы пишете, тем четче выделяется именно это направление. Понятно? А теперь представьте себе алфавит…

– М-м-м-м.

– Единственная буква, которая неизбежно требует движения наперерез этому направлению, – X. При анализе не попадающих в основное направление точек и штрихов других букв вы обнаружите, что возможны компромиссы. Но при встрече с буквой X вы обязаны идти на конфронтацию – даже если пишете стремительно, как это сейчас принято.

Она медленно кивнула:

– Наверное, странно все время думать о буквах.

– В некотором роде, да. – Я на мгновение задумался. – Ближайшая аналогия, которую я могу найти для обычного человека, это игра в «скрэббл». Вы знаете, какое чувство возникает, когда достаешь из мешочка очередную букву: у вас устанавливаются с ней персональные отношения. Вы думаете: «Отлично, это Р», или: «О, черт, опять A!» – вы больше не размышляете о слове как о базовом элементе речи, вы сосредоточены на буквах. Вы смотрите на свои X, Q и прочие буквы, вы начинаете анализировать весь алфавит, и каждая буква становится для вас личностью. У них появляется свой характер. Не случайно лучшие каллиграфы – китайцы, они понимают такие тонкие различия.

В этот момент принесли кофе – превосходно сваренный, горячий и крепкий.

Рой Младший ждал нас снаружи, метрах в ста от входа в ресторан. Он стоял, опираясь на колесо немного потрепанного отцовского «мерседеса», бейсболка была низко надвинута на лоб. Полночь еще не пробило, и лондонская ночь медленно подкрадывалась по улицам, прижимаясь к стенам домов, как заправский кокаинист. Мы оба были расслаблены – не по-настоящему пьяные, но слегка под хмельком. В любом случае, я хотел избежать ужасного ощущения, которое обычно возникает в эти несколько секунд после окончания ужина, на выходе из ресторана, особенно при первом свидании мужчины и женщины. Что делать? Вопрос стремительно раздувается, как воздушный шар, и повисает в воздухе. Предложить еще немного выпить? Если да, то где? И до какой степени? Взять такси для дамы? И надеяться, что она пригласит присоединиться к ней? Согласиться на это? К вам едем или ко мне? Или сразу договориться о следующей встрече и изящно откланяться? Поблагодарить ее за очаровательную компанию и предоставить ей самой добираться домой, как она поступает каждый вечер? Попытаться поцеловать ее? У любителя немало причин для паники.