Царский венец - Евгения Янковская Страница 42

Нужно было подписать манифест об отречении. Николай

горько усмехнулся. О каких манифестах можно говорить,

когда совершается беззаконие?

Он составил телеграмму:

«Ставка. Начальнику штаба.

В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, всё будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы, и, в согласии с Государственною Думою, признали Мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с Себя Верховную Власть. Не желая расстаться с любимым Сыном Нашим, Мы передаём наследие Наше Брату Нашему Великому Князю Михаилу Александровичу и благословляем Его на вступление на Престол Государства Российского. Заповедуем Брату Нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед Ним повиновением Царю в тяжёлую минуту всенародных испытаний и помочь Ему, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.

Николай».

И подписал эту бумагу карандашом — тем самым, что подчёркивал в Библии взволновавшие его слова. Но «им» и этого было достаточно. Стоило лишь добавить в начало этой бумаги «Божьей милостью Мы, Николай II, император Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая, объявляем всем Нашим верноподданным...» — и дело сделано.

В эту ночь со 2 марта бывший император Николай Александрович коротко и сдержанно запишет в дневнике: «Пришли ответы от всех командующих... Суть та, что во имя спасения России, удержания армии на фронте... нужно сделать этот шаг. Я согласился... В час ночи уехал из Пскова с тяжёлым чувством пережитого. Кругом измена, и трусость, и обман».

Царский поезд, ставший пленённому государю тюрьмой, уезжал в ставку. «Победители» милостиво разрешили бывшему царю и Верховному главнокомандующему попрощаться с армией.

В Могилёве на вокзале встретил Николая генерал Алексеев. Взгляды их пересеклись — свергнутого императора и человека, которого он привык считать своей правой рукой и который тоже предал. Алексеев опустил глаза... и снова поднял. Он не предполагал, что ему так тяжко будет увидеть государя вблизи после всего, что сделали они, доверенные лица. Генерал с волнением отметил бледность Николая и синеву под светлыми грустными глазами и в то же время поразился его внешнему самообладанию. Ни слова упрёка не услышал Алексеев, а взгляд прекрасных, незабываемых глаз был не упрекающим, а взыскующим. Отвергнутый монарх не требовал ничего по отношению к себе, взор его побуждал совсем к иному — посмотреть в собственную душу. И Алексеев, будучи не в силах противиться этой побуждающей силе, заглянул в себя. И ужаснулся: «Что же мы натворили?!» Сердце ёкнуло, и генерал похолодел. Николай уже не смотрел на него, усаживаясь в автомобиль, а Алексеев всё ещё не мог прийти в себя, поражённый внезапным открытием, что действия его, которые он искренно считал направленными на благо России, определяются одним позорным и ёмким словом — предательство.