Прекрасная Габриэль - Огюст Маке Страница 42

Генрих приехал в деревню Шоссе в половине одиннадцатого. Тут и там раздавался лай собак. Все огни уже погасли в десяти хижинах, живописно разбросанных на пригорке с очаровательными тропинками, которые вели к реке. Дом д’Эстре возвышался на отлогом склоне пригорка. Большие деревья окружали этот дом. При свете луны было видно, как со склона начинался обширный луг, который, подобно перламутровому озеру, усеянному островками, соединялся с террасой, обрамленной меловыми скалами, в тени и свежести густого леса. Генрих в дни тайных свиданий подъезжал к окну комнаты Грациенны и бросал в стекло камешек. Окно отворялось, белая рука делала знак, и король, повинуясь этому знаку, всегда понятному, отправлялся ждать Габриэль или на берегу воды, которая протекала в десяти шагах от дома, или на террасе возле скал.

В тот вечер, о котором мы говорим, он проделал то же самое еще с большей уверенностью и радостью. Д’Эстре был в отъезде, Габриэль, вероятно, спала, потому что огня не было в комнате Грациенны. Но в такой прекрасный вечер было приятно не спать. Генрих нарвал по дороге незрелых яблок и начал их швырять в стекло с большим желанием успеть поскорее условиться о свидании, потому что луна светила ярко и обливала опасным светом лошадь и всадника. Стекло забренчало, но окно не отворилось. Генрих опять принялся швырять яблоки в окно. Ответа не было. Он ждал, но безуспешно. Боясь привлечь внимание, он проезжал взад и вперед вдоль стены, надеясь, что Грациенна или проснется, или воротится от своей госпожи, которая, может быть, задержала ее, ложась спать. Потом он опять воротился к окну и повторил свою попытку. Странный шум отвечал ему, но не со стороны дома, который оставался глух и безмолвен, а со стороны реки, часть которой, залитая светом, была видна отсюда, между тем как другая была скрыта гигантской тенью столетних деревьев. Тут вдруг королю показалось, что хохот нескольких голосов встречал его каждую бесполезную попытку и к хохоту присоединялся шепот и плеск воды.

Не приметил ли Генриха какой-нибудь пловец и не насмехается ли над его затруднительным положением? Все в деревушке спали в этот час, притом никто не осмелился бы смеяться над путешественником, приехавшим в дом д’Эстре. Прислушавшись внимательнее, король узнал в смеявшихся голосах голоса женские и знакомые. Он расслышал, даже несмотря на расстояние, свое имя, произнесенное обожаемыми губами, свое имя, звуки своего героического имени, долетевшие до него по гладкой поверхности воды.

Хохот приближался, скоро из темной полосы, проведенной линией деревьев, на свету появились две головы, и тогда Генрих узнал Габриэль и Грациенну, которые играли, как две ундины, в темном хрустале самой чудной воды на свете, Габриэль и Грациенну, которые, гордясь непреодолимым препятствием, поддразнивали своей шаловливой веселостью несчастного путешественника, прикованного к берегу.

Но Генрих не знал препятствий, его не удержали бы и сто пушек. Он въехал с лошадью в реку и начал, смеясь, сам рассекать волны, двигаясь в сторону неблагоразумных наяд. Тогда хохот превратился в крики испуга, в трогательные мольбы. Лошадь плавала восхитительно и гордо прокладывала себе путь. Генрих подвигался, протянув руки к испуганной наяде, длинные белокурые волосы которой, завернутые в косы толще тюрбана, блестели так, словно Габриэль погружалась в ванну из жидкого серебра. То и дело из воды показывалась белая рука, по которой струился жемчуг, или тонкая драпировка, покрывавшая ее плечи, как туника Амфитриды, или пальчик маленькой ноги. Генрих посылал нежные поцелуи и все продолжал двигаться вперед.

— Ради бога, государь, ради бога, воротитесь! — сказала Габриэль умоляющим голосом, и на лице ее красноречиво выражалось отчаяние.

— Вы меня звали, моя красавица? — спросил Генрих.

— Уважайте женщину, государь! Сжальтесь!.. Если вы приблизитесь еще хоть на шаг, я брошусь на дно!

— О, сжальтесь надо мною, вы, мой милый ангел! — сказал испуганный Генрих, который тотчас повернул свою лошадь. — Плавайте спокойно, моя душа, не пугайтесь, не угрожайте. О! Чтобы доказать вам мое уважение, я скорее сам погружусь в эти волны, посмотрите, я отворачиваюсь. Куда мне ехать? Проститься мне с вами?

— Вы уже проехали две трети воды, — сказала Габриэль, успокоенная послушанием короля, — поезжайте высушиться на мельнице на острове.

— Я поеду, моя милая, а вы?

— О, пожалуйста, не будем говорить обо мне, не будем более обращать внимание! Вы меня понимаете, любезный государь?

— Да, да, понимаю и еду на мельницу.

— А я к вам приду туда с Грациенной, мы там поужинаем, пока мельника нет.

— Благодарю! О, благодарю тысячу раз!

Король, влюбленный и голодный, выехал на берег возле мельницы, оставил свою лошадь на острове, где она свободно отряхнулась и приступила к вкусному ужину в огороде мельника. Генрих, весь промокший, но с сердцем, наполненным радостью, прошел по мосткам и сел у колеса, там, где никто не мог его видеть и где, следовательно, его присутствие не могло тревожить Габриэль.

Пока он любовался красотой ночи и великолепием пейзажа, ундины молча доплыли до цветистой бухты, скрытой от лунного света. В эту минуту, свесив ноги над водой, прислушиваясь к малейшему шуму, который обнаруживал присутствие его возлюбленной, король французский был самым счастливым человеком в своем королевстве.