Прекрасная Габриэль - Огюст Маке Страница 40

— Государь, — отвечал Крильон, дрожа от счастья, — никогда не надо этого говорить. Неизвестно, что происходит в сердце других.

— Ты говоришь о себе, Крильон? — сказал Генрих. — Тем лучше. Дай бог, чтобы ты был еще счастливее меня. Впрочем, я этому поверю, видя твои блестящие глаза и веселое лицо.

— Дело в том, что я не помню себя от радости. И во всех отношениях я считаю себя счастливее вас, потому что у вас в эту минуту довольна голова, честолюбие удовлетворено и радуется, а у меня сердце дрожит, как говорится.

— Ты любишь меня до такой степени?

— Я люблю не только вас, государь.

— Уж не влюблен ли ты?

— Я не был бы тогда так доволен, и хорошо было бы влюбляться с седой бородой!

— У меня седая борода, а я страшно влюблен.

— Да, вы король и имеете право делать всевозможные глупости.

— Ты называешь это глупостью? Черт побери! Если бы ты видел мою возлюбленную, ты обкусал бы себе пальцы за то, что выразился так легкомысленно.

— Я знаю, что у вашего величества хороший вкус, но у каждого вкус свой.

— Послушай, мой храбрый Крильон, — сказал король, обнимая за плечо кавалера, — моя Габриэль — самая восхитительная девушка во Франции… А теперь, когда король кончил свои дела, и кончил хорошо, он может похвалиться. И это по милости твоей, ибо ты сегодня заменил мне целую армию. И теперь бедный Генрих, который так долго пренебрегал удовольствиями, может позволить себе к ним вновь обратиться. Поедешь ли ты со мной в ла Шоссе, где живет мадемуазель д’Эстре? Ты ее увидишь и признаешься, что она несравненна.

— Я признаюсь в этом теперь, государь, потому что сегодня я обещал ночевать в Сен-Жермене.

— Но по пути в Сен-Жермен ты будешь проезжать мимо дома Габриэль, притом ты был бы мне очень полезен.

— Чем же я могу быть полезен, боже мой? — спросил Крильон.

— Ты мог бы отвлечь подозрения раздражительного отца.

— Д’Эстре? В самом деле это человек с твердой волей, честный человек.

— Он свиреп, говорю я тебе, и доводит меня до отчаяния.

— Потому что он не хочет, чтобы вы сделали ему честь обесчестить его дом.

— Крильон! Крильон! Это выражение чересчур сильное.

— Вот что значит, государь, поверять мне тайны, я тотчас употребляю их во зло. Но простите мне.

— Я прощаю тебе тем охотнее, что честь Габриэль чиста, как первый снег. Увы! Сердце дочери, так же как и гордость отца, неприступно. Поверишь ли, для того чтобы знать наверняка, что я увижу Габриэль сегодня вечером, я должен был отправить отца д’Эстре в Медан к Рони? Он ждет меня там и, несмотря на это, я не совсем уверен, что дочь согласится меня принять.

— Если все дело так и обстоит, то я не сказал бы, что ваше величество так счастливы, как вы говорили сейчас.

— Всякое несчастье кончается, как всякое счастье проходит, — с улыбкой отвечал Генрих. — Надежда — одна из моих добродетелей. Мои враги называют это упрямством, мои друзья — терпением. Ну, сядем на лошадей, какой прекрасный вечер после такого сурового дня! Я победил Лигу и вступил во владение моим королевством. Будем надеяться, что моя возлюбленная будет так же покорна, как Лига.

— Будем надеяться, так как от этого зависит удовольствие вашего величества, — сказал Крильон. — А я поеду по равнине, чтобы скорее доехать до Сен-Жермена. Я неспокоен. Я прошу короля возвратить мне свободу, если у его величества больше нет необходимости во мне.

— Будь свободен, прощай и благодарю, храбрый Крильон. Завтра непременно в назначенном месте!

Крильон помог королю сесть на лошадь и смотрел ему вслед, когда тот быстро удалялся от него. Затем он приготовился было ехать сам, как вдруг на дороге далеко позади себя он услыхал быстрый галоп.

— Не испанец ли возвращается с подкреплением? — подумал он вслух. — Нет, я слышу только одну лошадь. Может быть, испанец упал где-нибудь, и лошадь возвращается теперь одна? Иначе зачем испанцу ехать сюда?

Вдруг топот смолк. Лошадь остановилось.

— Мне точно слышится голос, стон… — тихо проговорил Крильон. — Мало того, мне слышатся стоны и крик…

И тут Крильон увидал на месте, освещенном луной, человека, который спрыгнул с лошади и побежал к реке, чтобы зачерпнуть воды, а на лошади лежал другой человек.

— Серая лошадь! — вскричал Крильон. Сердце его сжалось от предчувствия беды.

Лошадь печально заржала.

«Господи, случилось какое-нибудь несчастье, — подумал Крильон. — Эта лошадь — Кориолан. Он меня почуял. Нужно поторопиться на помощь!»

Человек, который побежал к реке, обернулся, услышав топот лошади Крильона, и как будто вид человеческого существа возвратил ему мужество, он закричал во весь голос:

— Помогите! Помогите!

— Да это же Понти! — воскликнул Крильон, у которого от этого голоса на лбу выступил холодный пот.

— Месье де Крильон, — закричал гвардеец, подбегая к кавалеру.

— Ну, что там такое? Чего вы испугались? Кто этот лежащий человек?

— Ах, разве вы не угадываете, когда я вам сказал, что за нами следил ла Раме?

Прокричав какое-то проклятие, Крильон, чуть не рыдая, бросился к Эсперансу, которого Понти как раз снял с лошади и положил на траву, влажную от росы. Бедный молодой человек лежал с закрытыми глазами, смертельная бледность покрывала его лицо, прекрасные бесцветные и оледенелые руки висели с той трогательной грацией, которую из всех земных существ сохраняет только одна птица после своей смерти. Под открытым полукафтаном видна была кровоточащая рана, покрытая носовым платком, лоскутами рубахи и перевязанная кушаком дружеской рукой Понти.

Крильон при виде этого белья, омоченного кровью, этой неподвижности тела, при отчаянии Понти, сам растерялся и стал на колени возле раненого, поверженный в отчаяние. Вдруг он вскочил, закричав:

— Ты позволил его убить!

— Уже все было кончено, когда я приехал. Но я ехал очень быстро. Меня не в чем винить, он не умер. Если мы не оставим его без помощи, если найдем ему хорошего доктора, он оправится. А на дороге мы не найдем ни доктора, ни помощи.

— Я не знаю этой стороны, — сказал Крильон, нахмурив брови, что очень испугало бы Понти во всякое другое время.

— Доедем до первого дома, — сказал Понти.

— До Безона или Аржансона домов нет никаких, а эта рана, из которой вытекло столько крови, а это потрясение от дороги… Я не понимаю, зачем ты вез так далеко этого бедного мальчика.

— Я сам бы хотел поскорее довезти его до безопасного места, но когда за нами погнались…

— Ты боишься, когда за тобою гонятся! — вскричал кавалер, обрадовавшись предлогу, чтобы выплеснуть свой гнев. — Ты боишься, дуралей!