Странники войны - Богдан Сушинский Страница 4

...Короткие рукопашные схватки в вестибюле, коридоре и номерах отеля «Кампо Императоре». Испуганное лицо Муссолини, когда, вслед за Скорцени, он выходит из похожего на небольшой рыцарский замок здания й видит на лугу перед ним выстроенный батальон карабинеров. Тех, отборных карабинеров, которые вместо того, чтобы защищать своего дуче, — в верности которому еще недавно клялись, — превратились в его тюремщиков.

— Впрочем, тюремщиками они тоже оказались бездарными, — произнес Скорцени вслух то, о чем не сказал журналист, комментировавший все заснятое на пленку. — «Стадо трусливых баранов» — вот все, чего они достойны.

Однако сидевший рядом с ним Кондаков, которому только вчера присвоили звание лейтенанта вермахта, успел заметить, что и Муссолини чувствовал себя не храбрее. Он осматривал это обезоруженное воинство с таким страхом, словно его вывели перед ним для расстрела.

Когда фильм закончился, Скорцени молча покинул небольшой просмотровый зал, в котором курсантам школы обычно показывали учебные ленты, и зашел в небольшую комнату, где на стенах демонстрировались образцы стрелкового оружия русских, англичан и американцев. Через несколько минут туда же пригласили Кондакова.

— Мы сумеем поговорить без переводчика? — спросил его Скорцени, указав на стул по другую сторону стола.

— В общем-то я понимаю все, господин штурмбаннфюрер. Но говорить мне труднее.

— Главное для вас сейчас — понимать, — придирчиво осмотрел Скорцени лежавшую на столе между ними английскую автоматическую винтовку, с которой еще несколько минут назад инструктор знакомил диверсантов. — Говорить придется мне.

Скорцени повертел винтовку в руках, взвесил ее на ладони и вновь положил на стол.

— Вам представили меня как штурмбаннфюрера Шредера. Кажется, так? На самом деле перед вами штурмбаннфюрер Отто Скорцени, — первый диверсант Европы продолжал рассматривать изобретение английских оружейников, совершенно не интересуясь тем, какое впечатление произведет его имя на нововозведенного в офицерский сан диверсанта

— Мне почему-то так и показалось, — взволнованно проговорил Кондаков. — Причем задолго до просмотра фильма.

— У нас с вами будет сугубо солдатский разговор, лейтенант. Я не зря показал вам эту «итальянскую комедию», снятую на вершине Абруццо. Мне хотелось, чтобы вы и Меринов видели, как ведут себя во время задания диверсанты, для которых рейды в тыл врага стали их обычным занятием, их профессией. Кстати, вы первый из русских, кто имел возможность посмотреть этот фильм. До сих пор его показывали лишь в рейхсканцелярии да в «Волчьем логове».

— Я немало слышал об этом похищении, — Кондаков говорил медленно, с ужасным акцентом, однако словарный запас у него оказался вполне достаточным, чтобы беседа их все же состоялась.

— Вы бы согласились принять участие в подобной операции?

Несколько секунд Кондаков напряженно смотрел на Скорцени.

Широкий, иссеченный красными капиллярами лоб, бледные шелушащиеся щеки, перхотные залысины, прорезающие почти всю короткую, со стесанным затылком голову... Вечно настороженные белесые глаза.

«Лагерник! — в который раз открыл для себя штурмбаннфюрер. — Не агент, не диверсант рейха — обычный лагерник. С рожей и психологией лагерника, каких мы с коммунистами тысячами наштамповали в наших и русских концлагерях для "врагов народа”, а также для военнопленных...»

— Вам понятен мой вопрос, лейтенант? — сурово уточнил он.

— Для этого нас и готовят. Как прикажете.

— Вас готовят прежде всего к тому, чтобы вы почувствовали себя настоящими диверсантами. Чтобы из «фридентальских курсов» вы выходили людьми, перед которыми будет трепетать не только Европа, но и весь мир. Вот к чему вас готовят здесь, в замке Фриденталь. А фильм показали для того, чтобы вы, наконец, воспряли духом, а не топтались у ворот Фриденталя, словно жертвенные бараны у ног палача. Вы, любимцы смерти!

Уже умолкнув, Скорцени с такой силой громыхнул винтовкой по столу, словно гасил в себе желание разрядить в Кондакова ее магазин. Впрочем, именно это желание он сейчас и гасил в себе.

— Я уяснил, уяснил... — нервно передернул плечами Кондаков. — Посылайте, куда нужно. Если только сможем — выполним.

Скорцени саркастически ухмыльнулся и разуверенно повертел головой: «Посылайте... Выполним, если только сможем...»

— Вы уже поняли, для какого задания мы отбирали и готовили вас?

— Как сказать...

— Так поняли или нет?!

— Сталина пришить? — неуверенно проговорил лейтенант, с надеждой глядя на штурмбаннфюрера, словно школьник, пытающийся угадать ответ по глазам учителя.

— Вот именно, агент Аттила: «пришить Сталина». Не какого-то там полковничишку тыловой службы изловить, не штаб дивизии фаустпатронами зашвырять, не цистерны считать, сидя в кустах у железной дороги Москва—Ленинград, а совершить акт возмездия. Совершить который мечтают миллионы ваших соотечественников — томящихся в сибирских концлагерях, сосланных, раскулаченных, чудом выживших после организованного коммунистами истребительного голода... И это поручается именно вам, лейтенант Кондаков, офицеру Русской освободительной армии, сражающейся под командованием генерала Власова.

— Меня перевели в РОА? — попытался уточнить Кондаков, однако штурмбаннфюрер не желал отвлекаться на какие бы то ни было объяснения, прерывать полет своей фантазии. Он убеждал. Он священнодействовал, как умел священнодействовать, возводя людей в свою диверсантскую веру, только он, Отто Скорцени.

— Это о вас через несколько дней заговорит избавившаяся от тирана Россия. О вас будут писать все газеты Европы. Вас, а не меня будут прославлять все церковные колокола христианского мира. Ваше имя — кто шепотом, оглядываясь, кто с надеждой и гордостью — станут произносить на всех континентах этого покрытого плесенью мира. Так чего же вы еще ждете от меня, лейтенант? — грузно поднялся «первый диверсант рейха» и, упершись кулаками о стол, навис над застывшим от удивления лейтенантом. — Что еще должен предложить вам забытый всеми Отто Скорцени, чтобы вы, наконец, воспряли духом и почувствовали себя командос, истинным командос, подвигами которого завтра будет восхищаться весь мир? Может, мне еще нужно похитить Сталина, привезти его сюда, как привез сюда Муссолини, и бросить вам на растерзание? Вы этого хотите, Конда-кофф?! — прогромыхал своим наводящим ужас голосом Скорцени.