Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс Страница 38

Именно это и подтолкнуло Марион переступить порог. Подгоняемая ревностью, желая отвратить Франсуа от противоестественной страсти, она решительно вошла в башню и стала подниматься по ступеням.

Она нашла Франсуа в слезах, кружащего по комнате и бесконечно повторяющего:

— Ивейн…

Марион приняла юношу в объятия и так же, как делала это, когда он лежал без сознания, стала медленно гладить его по лицу. Франсуа умолк. И опять это прелестное словечко вспорхнуло в темноте:

— Мотылечек… Мотылечек мой прекрасный…

Марион скинула с себя платье и подвела Франсуа к постели, потом скользнула вместе с ним под простыни. Она взяла в ладони его голову и притянула к своей груди.

— Иди ко мне, мой мотылечек. Сложи крылышки, прижмись крепче…

Как и хотела Антуанетта, ночь святого Фюльбера стала для Франсуа открытием любви. Он заснул в объятиях Марион, но когда Ангерран пришел разбудить его, ее уже не было…

***

Никогда еще Франсуа не надевал свои доспехи с большей неловкостью; а когда пришлось спускаться по лестнице, он, вместо того чтобы проделать это с обычным проворством, вдруг растянулся во весь свой рост со страшным грохотом. На этот раз Ангерран взорвался:

— Не возьму в толк, что с тобой творится! То ли это потому, что ты нашел любовь, то ли потому, что еще не нашел, но с меня хватит! Ступай проветрись. И раньше вечера не возвращайся. Но чтобы по возвращении у тебя прояснилось, наконец, в голове!

Франсуа не заставил Ангеррана повторять это дважды. Он снял доспехи, оседлал Востока и покинул замок Куссон. После стольких треволнений он и сам был не прочь прийти в себя.

Он повернул на юг, то есть к морю. В сущности, для него мало значило, какое направление избрать; он предоставил Востоку полную свободу.

Два лица беспрестанно маячили у Франсуа перед глазами — Ивейна и Марион. Они представлялись ему двумя сторонами одного греха. За одну ночь ему стало ясно все, но он чувствовал, что любовь открылась ему не так, как другим. Разве естественно быть любимым юношей и самому испытывать к нему влечение? Вот уж не так в рыцарских романах молодые герои вершили свои первые подвиги. Почему же он не такой, как они?

Конечно, имелась еще Марион, и уж она-то точно была женщиной. Но и с ней Франсуа было как-то не по себе.

В том, как она обращалась с ним, таилось что-то материнское, хотя это и не помешало ей стать его любовницей. Так же, как и Ивейн, она увлекала его в какую-то опасную, запретную область…

Франсуа тряхнул белокурыми кудрями и неистово пришпорил Востока, который понесся галопом. Нет! Он не даст завлечь себя на этот путь. Он только что был посвящен в таинства любви, это было хорошо, это было чудесно, но дальше этого он не пойдет. По возвращении в замок он будет холоден как с ней, так и с ним и убережет свою душу от верного проклятия!

И Франсуа сразу же вздохнул. Он знал, что не сможет… Он снова видел перед собой трогательную улыбку Ивейна и большую грудь Марион, колышущуюся в вырезе платья. Ему вдруг захотелось немедленно повернуть назад, в Куссон, и прижаться к губам Ивейна, к груди Марион. Безусловно, он уже проклят. Проклят прямо сейчас, а не в каком-то отдаленном будущем, которое наступит только после смерти. Самым ужасным образом проклятье оказалось гораздо ближе и конкретнее: Франсуа не станет рыцарем. Он потерял свою чистоту, первейшее из всех требуемых качеств. Он никогда не сможет носить перстень со львом, ибо обесчестит его одним своим прикосновением…

Франсуа так мучился этими безысходными размышлениями, что не заметил, как выехал на взморье. Был отлив, и перед ним, насколько хватало глаз, расстилался песок. Погода стояла чудесная; легкий ветерок ударил в лицо, и запах йода проник в ноздри. И Франсуа вдруг сразу почувствовал себя лучше. Могучее дыхание моря вмиг развеяло миазмы его души. Франсуа заставил коня перейти на шаг и направил его к силуэту, который заприметил еще издали.

Это оказалась бедная девушка, собирающая раковины. Лет ей было, наверное, столько же, сколько и ему; она была одета в потрепанное серое платье, босая. Когда он приблизился к ней, девушка встала и улыбнулась ему.

— День добрый, рыцарь!

Как расценить эту улыбку? Она была обольстительной и даже поощряющей, но при этом совершенно естественной и непосредственной. Она была исполнена очарования, но такого невольного очарования, словно девушка просто не умела помешать себе быть очаровательной всякий раз, когда улыбалась… Франсуа присмотрелся к незнакомке повнимательнее. Каштановые волосы, не слишком высокий, чуть наморщенный лоб, что придавало всему облику девушки даже в этот миг что-то серьезное, большие карие глаза и кожа, смуглая от солнца; по контрасту зубы казались невероятно белыми, словно раковинки. Она была худощава и носила на груди трогательное украшение — высушенную морскую звезду, нанизанную на нитку. Незнакомая девушка сияла своей детской улыбкой и смотрела на Франсуа спокойно и просто, ожидая, как он поведет себя. А он даже забыл ответить на ее приветствие.

— Как тебя зовут?

— Маргаритка. Родители меня так назвали, потому что я родилась на Пасху ^[11].

— А чем занимаются твои родители?

— Они умерли. И отец, и мать. Утонули. Они были рыбаками.

Произнося эти слова, Маргаритка не переставала улыбаться, словно все это было естественно и именно таким образом надлежало принимать как дурное, так и хорошее. Франсуа оставил седло. Прикосновение к влажному песку, покрытому бесчисленными морщинками, показалось ему новым и освежающим. Он пустил Востока порезвиться на воле.

— Ты живешь одна?

— Нет, с бабушкой. Мы живем в доме на сваях.

— Сколько тебе лет?

— Пятнадцать исполнилось…

Франсуа был смущен. Ему хотелось продлить их знакомство, но он не знал, что сказать или сделать для этого. Он боялся показаться нескромным, ему не хотелось, чтобы девушка подумала, будто он хочет соблазнить ее, в то время как он желал всего лишь одного: чтобы не кончалось это очарование. Маргаритка сама вывела его из затруднения. Как ни в чем не бывало, словно это само собой разумелось, она спросила:

— Пойдем смотреть русалкину могилу?

Поскольку Франсуа лишь поглядел недоуменно, она указала на большой плоский камень, усыпанный ракушками. Он виднелся далеко впереди, там, откуда с отливом ушло море, а рядом возвышалась узкая скала.

— А совсем рядом с могилой — статуя юноши. Видите?

Скалу-то Франсуа видел, но пока не очень понимал, что к чему. Просто он чувствовал: вот-вот должно что-то произойти. И он последовал за Маргариткой, которая пустилась в объяснения. У нее была легкая неправильность в произношении, она чуть-чуть пришепетывала, но это не только не портило ее, но, наоборот, даже добавляло очарования.