Мушкетер - Валерий Большаков Страница 37

Перелезть через ограду было делом несложным. Парк скрывал мушкетёра от посторонних глаз, позволив остаться незамеченным почти до самого дворца. Дойдя до угла замка, Сухов столкнулся с неожиданным препятствием — в этом месте серый каменный фундамент уходил прямо в мутную воду рва.

Не спеша Олег прогулялся до мостика с точёными балясинами и вышел к дверям в левом крыле. Поднявшись по ступенькам, он отворил большую дверь и переступил порог сумрачного холла, отделанного дубовыми панелями на английский манер.

В мягких туфлях и цветастой ливрее по паркету шикарных покоев ходил сонный лакей, метёлкой стряхивая пыль. Завидев незнакомца, он встрепенулся и отвесил низкий поклон, ничуть не удивившись гостю. Не босяк же какой заявился!

Как бы не замечая слугу, Сухов уверенно направился к лестнице с золочёными перилами, ведущей на второй этаж, и поднялся по ней, попав в анфиладу комнат. Череда узорчатых штор уходила в перспективу, походя на театральные занавесы.

Тут же из закутка выскочила горничная в платье с оборками, в кокетливом чепчике. Увидав Олега, она испуганно вскрикнула.

— Не стоит пугаться, мадемуазель, — мягко сказал Сухов и добавил властным голосом: — Проводите меня к герцогине.

Подобная настойчивость была рискованной, но верно же говорят: «Наглость — второе счастье».

— А мадам… она… — залепетала горничная.

— И за неё вам тоже не надо бояться. Передайте мадам, что давний друг, известный ей по Амьену, ^[71] прислал письмо.

Поколебавшись, служаночка сделала реверанс и убежала. Спустя недолгое время воротилась и позвала Олега за собой. Уведя его в дальний конец замка, она открыла дверь и впустила Сухова.

Олег оказался в розовом будуаре, где витал тяжёлый цветочный аромат.

Герцогиня де Шеврез вышла в простеньком, чуть ли не крестьянского покроя платье. Нервно сжимая веер, она выжидательно смотрела на гостя. Хорошенькое личико, обрамлённое золотистыми, слегка завитыми волосами, хранило напряжённое выражение. Пальцы рук, тискавшие сложенный веер, выдавали сильное волнение и, вероятно, страх.

Небрежно сняв шляпу, Сухов поклонился. Лёгкий наклон женской головки и опущенный веер служили ответным приветствием.

— Кто вы, шевалье? — Бровки у Мари вскинулись, придавая её лицу тревожный вид.

— Называйте меня Арамисом, ^[72] — усмехнулся Олег. — Велением герцога Бэкингема я направляюсь в Лондон с поручением для лорда Холланда, а так как дорога моя пролегала через Париж, его светлость не преминул воспользоваться случаем… — Он достал письмо. — Герцог просил передать вам это лично в руки, присовокупив такие слова: «Где простота, там и сложность».

— Где простота, там и сложность? — оживлённо проговорила герцогиня. — Я, кажется, понимаю! Не уходите, шевалье.

Ответом ей был лёгкий поклон.

Мари упорхнула, прихватив с собой подсвечник. «Будет проявлять тайнопись», — догадался Сухов.

Немного погодя женщина вернулась, задумчивая и как будто одухотворённая. Надо полагать, приписка, сделанная симпатическими чернилами, вдохновила герцогиню, давнюю заговорщицу и любительницу приключений.

— Вам известно содержание письма, шевалье? — спросила она весьма простодушно.

Помня наставления кардинала, Олег поклонился слегка и ответил:

— Герцог не таил от меня своих мыслей, мадам, хотя и не был особенно разговорчив. Насколько я понимаю, речь идёт о двурушничестве некоторых титулованных особ. На словах они поддерживают английского короля, а за спиною Бэкингема сговариваются с Людовиком и кардиналом…

Это была сущая неправда, но почему бы и не «слить дезинформацию»? Даже если враги короля и заподозрят что-то неладное, то произойдёт это далеко не сразу. Пока докопаются до сути, пока уразумеют, что их провели, у Ришелье окажется солидный выигрыш во времени, достаточный для того, чтобы попытаться изменить ситуацию: шепнуть пару словечек испанскому послу, сделать реверанс в сторону английского парламента, намекнуть воинственным герцогам из «ближнего зарубежья» насчёт возможного кнута да поманить пряничком…

— Предатели! — возмущённо воскликнула Мари, сжимая кулачки.

В гневе она ещё больше похорошела — глаза сверкают, румянец на щеках горит… Да и платье как-то уж больно разошлось, едва скрывая округлости грудей… Соблазняют его, что ли? Что ж, очень даже к месту…

— Политики, — усмехнулся Сухов. — Хотят заработать и на англичанах, и на французах. Два пистоля всегда лучше, чем один.

Герцогиня лишь вздохнула, напуская на себя нежную печаль, но набухшие соски весьма выразительно продавливали тонкую ткань. Приблизившись к Олегу едва ли не вплотную, она промолвила:

— Ах, как трудно быть слабой женщиной…

Стоять, как истукан, когда тебя почти касается горячее, гладкое, шелковистое, просто не подобает. Сухов обнял Мари за плечи и сказал:

— В женской слабости кроется огромная сила и власть…

Герцогиня сладко улыбнулась и положила его руку себе на грудь. Олег поневоле вжал пальцы в тугую выпуклость, чувствуя одновременно возбуждение и лёгкую брезгливость. Как он сейчас понимал благородного дона Румату Эсторского, отказавшего донне Окане! Вот только Шевретте отказывать нельзя.

— Я думала, что предназначена быть предметом невероятной страсти, — опаляюще прошептала Мари, прижимаясь к Сухову, — будить вожделение в разных сумасбродах…

— Горячее сердце всегда зажжёт другое, вот только боюсь, что прелюбодеяние оставит у вас не лучшие воспоминания о сумасброде Арамисе, ибо вот уже неделю не знал я ни горячей воды, ни мыла, а источать зловоние в объятиях женщины не привык…

Герцогиня отстранилась от него, глядя с недоумением. Секунду спустя глаза её расширились, а на губах заиграла кокетливая улыбочка.

— Ты не такой, как все, — сделала она верный вывод. — И оттого меня влечёт к тебе ещё сильней… Подожди тут!

Выскользнув из будуара, Мари развела бурную деятельность. До Олега доносились приглушённые стуки, хихиканье горничных, топоток, а после явственно послышался шум переливаемой воды. И ещё раз. И ещё.

Сухов усмехнулся и расстегнул камзол.

— Арами-ис! — раздался зов.

Олег отворил дверь и покинул будуар. В малой приёмной, прямо посередине комнаты, стояла огромная деревянная лохань, полная горячей воды, с плавающими поверху лепестками, а рядом стояла Мари Эме де Роган-Монбазон, голая и босая. Вытянувшись в струнку, сжав ровные ноги, она улыбалась, чуть склонив голову на плечо.