Сальтеадор - Александр Дюма Страница 36

Уже стемнело, когда Хинеста углубилась в горы.

Но мы пока не будем догонять ее, а войдем в дом Руиса де Торрильяса вслед за верховным судьей Андалусии.

Вероятно, читатель помнит, что сказал король дону Иниго, возвращаясь с Хинестой из Мирадора королевы.

Дона Иниго нисколько не тревожила мысль о том, по какому же праву Хинеста добилась от короля помилования, в котором он отказал и дону Руису, и ему самому, и тотчас же направился к дому дона Руиса, расположенному на площади Виварамбла, близ городских ворот.

Читатель, верно, также запомнил, что верховному судье, пока дон Карлос будет находиться в столице древних мавританских королей, надлежало жить в Гранаде, и дон Иниго решил, что нарушит слово, данное старому другу дону Руису, если не пойдет к нему и не попросит гостеприимства, которое его бывший соратник однажды предложил ему еще в Малаге. Поэтому на другой же день после приезда он и отправился, вместе с дочерью, в дом старого друга с просьбой приютить их, как пообещал дону Руису, встретившись с ним на площади Лос-Альхибес.

Донья Мерседес была дома одна, ибо дон Руис, как известно, с утра ждал короля на площади Лос-Альхибес.

Донья Мерседес была еще хороша собой, хотя ей было далеко за сорок; ее называли античной матроной, почитая за безукоризненный, безупречный образ жизни, и никому в Гранаде не приходило в голову запятнать подозрением супругу дона Руиса.

Увидев дона Иниго, донья Мерседес негромко вскрикнула и поднялась с места; румянец залил ее бледные щеки и сразу же исчез, подобно зарнице, ее прекрасное лицо стало еще бледнее, и странное дело: волнение, овладевшее ею, как бы передалось и дону Иниго, и только после недолгого молчания, пока донья Флора с изумлением переводила взгляд с отца на донью Мерседес, повторяем, после недолгого молчания он обрел дар слова и сказал:

— Сеньора, я должен провести несколько дней в Гранаде — в первый раз после возвращения из Америки. И я бы нанес обиду своему старинному другу, если бы остановился в гостинице или у знакомого, ибо мой друг приезжал в Малагу, чтобы пригласить меня к себе.

— Сеньор, — заговорила донья Мерседес, опустив долу глаза и тщетно стараясь сдержать волнение, хотя голос ее дрожал, что поразило донью Флору, — вы правы, и если 6 вы поступили так, то дон Руис наверняка сказал бы, что сам он или его жена, очевидно, утратили ваше уважение: конечно, он был бы уверен, что это не его вина, и спросил бы, как судья спрашивает обвиняемого, не я ли тому виновница.

— Да, сеньора, — отвечал дон Иниго, в свою очередь, опустив глаза, — кроме вполне понятного желания повидаться с другом, которого знаешь тридцать лет, это и есть истинная причина… (и он сделал ударение на последних словах) истинная причина моего прихода.

— Вот и хорошо, сеньор, — улыбнулась донья Мерседес, — оставайтесь у нас вместе с доньей Флорой; для меня будет счастьем окружить ее материнской любовью, если она хоть на мгновение позволит мне вообразить, будто она моя дочь.

Я постараюсь, чтобы гостеприимство, оказанное в доме моего супруга, оказалось достойным вас, если это возможно при той нужде, в которую впало наше семейство из-за великодушия дона Руиса.

И, поклонившись дону Иниго и его дочке, донья Мерседес вышла.

Говоря о великодушии мужа, донья Мерседес намекала на то, о чем сказал королю дон Руис, заметив, что разорился, уплатив цену крови семьям двух стражников, убитых его сыном, и внеся в монастырь вклад за сестру дона Альваро. Великодушие это было тем более удивительно и тем более похвально, что дон Руис, как мы уже упоминали, никогда не проявлял к сыну горячей отеческой любви.

После ухода доньи Мерседес в комнату вошел слуга, давно живший в доме; он принес медное позолоченное блюдо, разрисованное в арабском вкусе, с фруктами, сладостями и вином.

Верховный судья отстранил блюдо рукой, зато донья Флора с непосредственностью, присущей птицам и детям, всегда готовым полакомиться угощением, разломила алый сочный гранат и омочила губы, еще более свежие и алые, если это возможно, чем сок граната, в жидком золоте, что называется хересом.