Клад адмирала - Валерий Привалихин Страница 35

– Того самого Малышева? Из двадцатого года? – спросил Зимин.

– Да, того самого. Члена следственной комиссии, представителя Сибревкома. Его к тому времени несколько лет уже не было в живых.

– Серьезная заявка, что клад в двадцатых годах не увезли, – сказал Зимин. – А второй случай?

– Второй? – Лестнегов несколько раз сжал‑разжал пальцы, обхватывавшие колеса кресла‑каталки. – Второй – более свежий. И не такой кровавый, что ли. Четыре года назад в городскую прокуратуру обратился пожилой мужчина. С заявлением о том, что от отца, который воевал здесь, в Сибири, в гражданскую, ему известно о кладе. Он даже знает, где этот клад находится, у него имеются примерные ориентиры, и если ему помочь хоть самую малость, он берется отыскать золотое захоронение. Самодельную карту местности приложил. В прокуратуре парни – все молодежь. Наслышаны, что время от времени наведываются в наши края кладоискатели с «железными» координатами, а карт за все эти годы нарисовано столько, что, если переплести, многотомник получится. Это раньше бы серьезно отнеслись. В сталинские времена вообще мигом бы в госбезопасность переправили. А тут парни посмотрели на посетителя, спросили: «Тебе, дед, лопату выделить, чтобы копать, или как?» Словом, посмеялись над ним, и он ушел…

Мы узнали об этом визите в прокуратуру через полтора‑два месяца. Взглянули на фамилию в гостиничной книге: Британс! Андрей Раймондович Британс. А Британс Раймонд – это же заместитель самого Тютрюмова! Стали искать, где Британс копал, и обнаружили в одном месте скелеты трех лошадей. Кстати, и убитый родственник Малышева устремлялся примерно туда же. У Тютрюмова было три лошади, на которых он мог увезти клад с Сопочной Карги. Немедленно написали Британсу письмо. Не стали ждать, пока дойдет, поехали к нему в Псков. Я сам поехал. Андрей Британс умер. За пять дней до моего прилета… Сын его рассказывал, дескать, отец последние годы заговариваться начал, о каком‑то кладе весом в полтонны золота и платины твердил, рисовал планы лесистых местностей, трубы чугунные, в какие якобы в старину вставляли могильные кресты… Папки какие‑то завел, сургучом их опечатывал, писал на них «Секретно», «Строго секретно». После поездки все папки сжег, жалел об этом, опять чертил и сжигал. Как я понял, сын считал отца больным человеком. Сына понять можно. Отец целую жизнь молчал и вдруг ни с того ни с сего на старости заговорил…

Лестнегов умолк. Он расположен был говорить о колчаковском кладе времен гражданской еще и еще, но не обо всем, что ему известно, а целенаправленно, в интересах собеседника.

– На Британсе, заместителе командира ЧОНа, как отразилась вся история с его командиром? – спросил Зимин.

– Никак. Он остался вне подозрений. Принял командование отрядом, служил в РККА. В тридцатых годах его репрессировали. Но не по этому делу пострадал. Из латышей вообще мало кто уцелел. Вы лучше моего знаете.

– Значит, как я понял, вы лишь потому сделали вывод о том, что заместитель Тютрюмова знал о месторасположении клада, что сын его откопал скелеты трех лошадей? – спросил Зимин.

– Этого мало? – быстро отреагировал Лестнегов.

– Не знаю, – уклончиво ответил Зимин. – Разве не могло быть случайности с конями? Целые конные армии проходили здесь тайгой. Гибли не только люди. И кони гибли, и их тоже закапывали.

– Это так. Но вот представьте. Впервые приезжает человек в совершенно незнакомое место, делает одну‑единственную раскопку – на большее у него нет сил, – и сразу результат. Прибавьте к этому, что он сын человека, ближе всех стоявшего к непосредственно запрятавшему золото – к Тютрюмову.

– Здесь, конечно, трудно возражать. Но если Британс‑старший был в сговоре с Тютрюмовым, знал, где зарыт клад, почему он сам в двадцатые, в тридцатые годы не приехал?

– Мало ли. Он был военным. Легко военному направиться, куда вздумается? Да и в конце двадцатых, в тридцатых здесь сплошь лагеря стояли.

– Да, я недавно был на месте одного такого, – вспомнив поездку с конюхом Засекиным на пасеку, сказал Зимин. – «Свободный» называется.

– Видите, а удивляетесь, почему не приехал Британс.

Некоторое время длилось молчание. Мысли, занимавшие Зимина с утра, снова пришли на ум.

– А что, Константин Алексеевич, когда допрашивали Тютрюмова, оба Пушилины живы были? – спросил он.

– Сразу не соображу. Пушилин‑старший, Игнатий, был убит в урочище Каменных Идолов. А когда точно, сейчас взглянем, если угодно.

Лестнегов порылся в портфеле, достал цветную фотографию, на которой видны были на лесной поляне три каменных столба примерно одинаковой, в полтора человеческих роста, высоты. Лестнегов, еще довольно молодой, был снят на фоне этих столбов. Отстоящие на метр‑полтора друг от друга, они совершенно естественно, как грибы, тянулись из земли. Когда Сергей упоминал о каменных идолах в том месте, куда они собирались на рыбалку, Зимин думал, что идолы рукотворные, высеченные из камня и вкопанные в землю. Оказывается, столбы, издали напоминающие фигуры людей, – природные образования.

– Двадцать девятого августа погиб старший Пушилин. По слухам, у крайнего справа истукана зарыт, – сказал хозяин дома. – Банда была приличная, штыков в триста пятьдесят. Ее не чоновцы – регулярные войска разбили. После этого боя не больше тридцати человек оставалось вместе с младшим Пушилиным, Степаном.

– Степан – это тот, который тогда, зимой, на озере штыком ранил старшего лейтенанта Взорова? – спросил Зимин не столько для того, чтобы показать свою осведомленность, сколько для проверки точности сведений о Пушилиных.

– Именно тот. Он организовывал и выгрузку золота из эшелона, и ранил Взорова, – подтвердил Лестнегов.

– Старший лейтенант во второй раз появился в Пихтовой спустя почти год, – продолжал Зимин. – Пушилины все это время находились поблизости от сокровищ, всегда имели к ним свободный доступ. Не верится, что не воспользовались такой возможностью. А из протокола допроса явствует, что члены следственной комиссии были уверены, что Тютрюмов единолично завладел всем, что было утоплено на становище.

– Очень интересная мысль, – подхватил Лестнегов, – очень интересная. Вам кажется, что клад – с ноября девятнадцатого по август двадцатого – разделился на две доли – тютрюмовскую и пушилинскую. Так?

– Так. И у Пушилиных – главная часть могла осесть.

– Я тоже об этом много думал. И знаете, к какому выводу пришел уже давно? Пушилины могли бы целиком завладеть кладом. Однако они были твердо убеждены, что белые возвратятся и с них, как с хранителей сокровищ, тогда строго спросится. Вас это убеждает?

– Могло быть такое, конечно… – не очень‑то охотно согласился Зимин.

– Так и было! – твердо сказал Лестнегов. – И все‑таки Пушилин‑младший не удержался от соблазна. Через два месяца после того, как сбросили под лед ящики с золотым запасом, приехал на Сопочную Каргу, около трех пудов золота взял. Второй раз наведался после гибели отца и фактического распада банды – и не нашел ничего. Тютрюмов успел похозяйничать.