Одиссей. Владычица Зари - Генри Райдер Хаггард Страница 34

И она с нежностью поглядела ему в глаза.

Отбросив все сомнения, Скиталец обнял ее и прижал к груди. Теперь рубиновая звезда лежала у него на груди, и красные капли стекали с нее на его панцирь, а лицо той, к кому стремятся сердца всех мужчин на свете, расцвело нежностью в тени его шлема, глаза под его поцелуями наполнились слезами. О, если бы боги дарили такое счастье всем влюбленным!

Она с тихим вздохом нежно высвободилась из его объятий и хотела что-то сказать, но вдруг ее лицо изменилось. Она смотрела на окно алебастрового святилища, в которое лился солнечный свет и дробился золотыми пятнами на мраморном полу, и сияющее в ее глазах счастье сменилось страхом. Почему солнечный свет дробился? Что плясало в солнечных лучах? Неужели всего лишь мошки? За окном не было ничего, что могло бы отбрасывать тень, почему же она смотрела так, будто увидела кого-то, кто подглядывал за свиданием влюбленных? Что бы это ни было, она подавила свой страх, и, когда снова заговорила с ним, на губах ее даже играла улыбка и в глазах были искорки смеха.

– Ты, Одиссей, поистине хитроумнейший из смертных. Ты хитростью выманил у меня мою тайну. Кто, кроме тебя, способен хитрить в такую минуту? Когда я приняла тебя за Париса, ибо лицо твое было скрыто забралом, меня охватил такой ужас, что я стала звать Одиссея, как ребенок зовет мать. Я всегда доверяла Одиссею, он всегда приходил на помощь в беде, хотя боги пожелали, чтобы мое собственное сердце не догадывалось о моей любви и узнало о ней только сейчас. И я невольно позвала Одиссея, его именем я хотела прогнать вероломного Париса в мир теней, откуда он пришел. Но вместо того, чтобы прогнать Париса в Аид, это имя бросило Одиссея в мои объятья. И уж коль так случилось, я не отрекусь от своих слов, ведь своим поцелуем мы поклялись друг другу в верности, поклялись перед бессмертными богами, и свидетели нашей клятвы – тени, которые охраняют Елену и которые пропустили к ней одного лишь тебя, как было предопределено судьбой. Теперь эти тени уйдут, охранять прекрасную Елену больше не надо. Теперь она принадлежит тебе, ты будешь ее охранять, она снова стала женщиной, ибо твой поцелуй разрушил проклятье. Ах, дорогой друг, сколько мне пришлось перестрадать по воле богов, сколько я видела жестокости и преступлений после того, как в милой сердцу Спарте умер мой супруг. И вот что я тебе скажу, Одиссей, а ты постарайся меня понять. Ты никогда в жизни не касался моих уст своими устами, однако я знаю, что это был не первый наш поцелуй. И еще я знаю знанием, которое вдохнули в мое сердце боги, что любовь наша будет длиться недолго и мы подарим друг другу мало счастья, но она не кончится с нашей смертью. Ведь я, Одиссей, дочь бессмертных богов, и хотя я засыпаю и потом забываю свои сны, которые мне снились, а мой облик меняется, как сейчас менялся в глазах тех, кто был обречен умереть, но сама я не умираю. А для тебя, Одиссей, хоть ты и смертный, смерть будет подобием короткой летней ночи, за которой наступает новый яркий день. Ты снова возродишься к жизни, Одиссей, как возрождался и раньше, и в каждой новой жизни мы будем встречаться и любить друг друга – до скончания времен.

Слушая ее речь, Скиталец снова вспомнил сон царицы Мериамун, который рассказал ему жрец Реи. Но Елене он ничего о нем не сказал, решил, что мудрее будет промолчать.

– Какое счастье жить, госпожа моя, если в каждой новой жизни я буду встречать тебя и быть твоим возлюбленным.

– Да, Одиссей, ты будешь встречать меня в каждой новой жизни, в этом облике или в другом, ведь у красоты много обличий, а у любви много имен, но каждый раз ты будешь находить меня и снова терять. Признаюсь тебе: когда ты пробился сквозь ряды тех, кто защищает меня, с моих мыслей спала пелена и я провидчески прозрела, я всё вспомнила и поняла, что я, любимая столь многими, не могу полюбить никого. Я поняла, Одиссей, что я всего лишь игрушка в руках богов, которые используют меня в своих целях. И еще я поняла, что любила тебя, одного лишь тебя, эта любовь родилась еще до того, как я появилась на свет, и она не сгорит в пламени погребального костра.

– Так тому и быть, госпожа, – отвечал Одиссей. – Я тоже знаю, что никогда не любил ни одну женщину, ни одну богиню так сильно, как люблю тебя, ты – сердце в моей груди, разве человек может жить без сердца?

– Ах, говори, – улыбнулась она, – твои речи точно сладкая музыка.

– Да, госпожа, с радостью. Но ты сказала, что любовь наша будет длиться недолго, и мое сердце тоже вещает мне, что отпущен нам короткий срок. Мне ведомо, что сейчас я совершаю свое последнее странствие и что смерть придет ко мне водною дорогой, это будет очень быстрая смерть. Поэтому я осмеливаюсь тебя спросить, когда же мы соединимся? Ведь если нам осталось жить так мало, будем же любить друг друга, пока мы живы.

Золотые волосы Елены закрыли ее лицо, точно вуаль невесты, она долго молчала.

– Мы не можем стать супругами здесь, в этом священном месте, где я живу, Одиссей, иначе вызовем гнев богов и людей. Скажи мне, где твой дом в городе, и я к тебе приду. Нет, Одиссей, лучше сделаем по-другому. Завтра, за час до полуночи, ты будешь ждать меня возле пилона у ворот моего храма, я выйду к тебе, ведь я теперь свободна, и ты узнаешь меня по звездному камню на моей груди, что светится в темноте, – помни, только по камню! – и поведешь меня к себе. И ты станешь моим супругом, а я твоей супругой. А потом мы уедем туда, куда укажут нам боги. Знай же, я давно желаю покинуть страну Кемет, где боги столько времени принуждают людей умирать из-за меня. А теперь прощай, Одиссей, прощай, мой наконец-то обретенный возлюбленный.

– Пусть так и будет, госпожа, – отвечал Одиссей. – Завтра вечером я встречу тебя у внешних ворот возле пилона. Я тоже хочу покинуть эту страшную страну, бежать от ее злых чар и колдовства, но мне нельзя бежать, пока не вернется фараон. Он ушел воевать и взял с меня клятву, что я буду охранять его дворец.

– Об этом мы поговорим после, а сейчас ступай. Тебе нужно уйти как можно скорее, потому что здесь нам не должно говорить о земной любви, – сказала Златокудрая Елена.

Он поцеловал ее руку и ушел, и веря, и не веря тому, что произошло.

В своем чрезмерном хитроумии он, увы, ничего не рассказал ей о царице Мериамун.