Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2 - Александр Дюма Страница 34

Тем временем Франсуа собрал и принес оружие Рене.

— Положите все в каюту, Франсуа, — сказал Рене, — к счастью, надобность в злосчастных орудиях смерти миновала.

— Эгей, сударь! — сказал Парижанин. — Не говорите фи теперь. Вы употребили их во благо. И вот две барышни, которые уже собирались броситься в воду, потому что к ним заявились два малайца и погнали на палубу — они-то знают, что к чему.

— Быстрее, дети мои, — распорядился Рене, обращаясь к матросам, которые убирали палубу, — быстрее, и пусть на палубе не останется ни единой капли крови! Капитан Кернош разрешил выдать вам три бутыли арака, чтобы вы выпили за мое здоровье и здоровье этих барышень, и я утрою жалованье за сегодняшний день. Пойдемте, барышни, поднимемся на полубак или спустимся к вам. Но… я полагаю, перед тем, как мы спустимся, нужно, чтобы столяр нанес визит к вам в каюту. На вашем месте я бы предпочел сейчас вернуться на верхнюю палубу. Моя каюта в вашем распоряжении до того времени, как сможете возвратиться к себе.

— Поднимемся на палубу, — предложила Элен.

Все трое взошли на полубак и устроились там, глядя вдаль. Божьи создания почти всегда утешаются созерцанием господнего мира.

Взгляды устремились на широкую равнину моря.

— Подумать только, — хлопнул себя по лбу Рене, — люди, с которыми я целый час бился и рисковал жизнью, сами прикончили себя ударами кинжалов!

Элен вздохнула и присела рядом с Жанной и Рене на скамью.

— Неужели у вас во Франции больше нет никого, — спросил ее молодой человек без какого-либо перехода, — кому я мог бы по возвращении сообщить новости о вас или просить для вас протекции?

— История нашей семьи печальна: смерть забрала всех одним ударом. Первым ушел дядя, отец трех сыновей, тетя вскоре последовала за ним. Ей не довелось пережить расстрел старшего сына и ужасную гибель на гильотине среднего. Младший загадочным образом исчез, и мой отец тщетно пытался приподнять покров тайны, наброшенной на эту юную жизнь. Наш третий кузен исчез в тот вечер, когда шел заключить брачное соглашение, словно герой легенды, который будто провалился сквозь землю и более никогда не появлялся в мире.

— И вам не случалось его видеть? — спросил Рене.

— Я помню его очень смутно, мы были совсем дети: одно время он служил у моего отца, который был тогда капитаном корабля. Прелестный ребенок, одетый как юнга, с кинжалом за поясом и в моряцкой шапке. Ему было тогда двенадцать или тринадцать лет, мне же шесть-семь. Сестра младше меня и хуже его помнит. Мой отец — мы можем говорить об этом сейчас, когда почти все рухнуло и погибло, — даже подумывал связать наши семьи более тесными узами. Я вспоминаю, что мы называли друг друга не только милый кузен и милая кузина, но и милый супруг и милая женушка. Это грезы юности из тех, что нужно забыть, они не занимают и не радуют сердце. Когда мы узнали о несчастье, то предприняли поиски, но они были бесполезны, и мой отец считал, что мы потеряли бедного мальчика. Затем случились те великие беды — гибель Кадудаля, Пишегрю и герцога Энгиенского. Мой отец, устав от Франции, решил отдать все силы пятнадцати или двадцати лье земли, которые принадлежали ему на другом конце земли, где, как говорят, растет один рис, и то лишь в случае удачи. В Лондоне мы познакомились с сэром Джеймсом Асплеем, который жил в Индии уже семь или восемь лет, служил в Калькуттском гарнизоне и был нашим соседом так, как бывают соседями в той далекой стране, — на расстоянии двух или трех сотен лье друг от друга. Он изучил индийскую почву и знает, что на ней можно вырастить. Великий охотник, сэр Джеймс мечтает создать независимое княжество в шестьдесят лье окружностью. Я же менее амбициозна, у меня, как у Гамлета, княжество меньше скорлупки ореха [35], и я буду счастлива, увидев, как найдет счастье сестра.

Элен мягко привлекла к себе сестру и нежно обняла.

Рене со всем вниманием выслушал рассказ, время от времени глубоко вздыхая, словно погружаясь в воспоминания о тех, о ком говорила девушка.

Потом он встал и, пройдясь по полубаку, вновь уселся перед ними, напевая модную в то время песенку Шатобриана:

О, как же память мне сладка

Тех мест, где бегал в детстве я!

Сестра моя, прекрасны дни,

Что в милой Франции прошли!

Страна моя, любовь моя

Одна навек и навсегда! [36]

Все, занятые своими мыслями, замолчали, и одному Господу известно, сколько продлилось бы молчание, если бы Франсуа не пришел сказать, что обед накрыт и, коль скоро столовая пострадала в битве, трапеза пройдет в каюте господина Рене.

Никогда еще мадемуазель де Сент-Эрмин не приходилось бывать в этой каюте, и, войдя, они удивились ее художественному виду. Великолепный рисовальщик, Рене запечатлел в акварелях все прекрасные пейзажи и замечательные виды, которыми любовался. Между двумя из пейзажей висело на стене ценное трофейное оружие, а напротив — музыкальные инструменты. Обе сестры музицировали и потому с любопытством рассматривали эти предметы. Среди прочих Жанна нашла гитару, с которой знала, как обращаться. Элен же, опытная пианистка, после смерти отца ни разу не подошла к фортепиано, стоявшему у сестер в каюте.

Увлечение музыкой стало новым обстоятельством, сблизившим путешественников. У Рене в каюте было пианино, но юноша имел своеобразную привычку: никогда не брался за блестящие отрывки великих мэтров эпохи, выбирал нежные и плавные мелодии, которые звучали в согласии с его душевной склонностью: «Обжигающий жар» Гретри [37], «Последняя мысль» Вебера [38], но еще чаще инструмент служил лишь эхом воспоминаний, известных одному пианисту. Рука подбирала аккорды настолько выразительные, что казалось, это были не ноты, а слова.

По ночам сестры из каюты часто слышали гармоничный шелест, который принимали за дрожь ветра в снастях или за те ночные звуки, которые древние путешественники приписывали морским сиренам. Девушки и помыслить не могли, что смутная, безысходная печаль рождается от прикосновений человеческих пальцев к холодным клавишам. После обеда, чтобы не выходить на палубу, в царство палящего экваториального солнца, девушки остались в каюте Рене.