Помор - Валерий Большаков Страница 33

— Примеряй обновку! — осклабился Захар, поворачиваясь к Фёдору. — Не то без штанов останешься!

Хмыкнув, Чуга примерил. Чапсы были жёстковатыми, из толстой кожи и с бахромой по краям. Неуклюже подвязав «обновку», Фёдор услыхал пыхтящий голос Беньковского:

— Тапидорес взяли?

— А то мы без тебя не догадались бы! — пробурчал Сеня.

— Ой, я вас умоляю…

Приделав к стременам кожаные чехлы тапидорес, чтобы понадёжней защитить ноги от колючих веток, ковбои отправились в заросли чапараля. Только лишь подъехав к ним, Чуга уразумел, зачем было надевать смешные чапсы.

Перед ним стеной стояла густая чаща не слишком высоких, от силы в полтора-два человеческих роста, но зело колючих растений — карликового дуба, чамиза, манзаниты, «кошачьего когтя». Их стволики переплетались друг с другом, путаясь ветвями, ощетиниваясь шипами.

Коровы, испокон веку сбегавшие в чапараль, разведали все тутошние тропки, порою проламывая в чащобе замысловатые ходы. И выковырять бурёнок из зарослей было задачей непростой.

— Вона! — крикнул Исаев, указывая на колючий кустарник.

— Чего там?

— Бички!

Чуга почувствовал азарт — это была странная охота, в которой никого не умерщвляли. Вот над сплетением ветвей показалась рогатая голова. Бычок-двухлетка тупо глянул на помора — что это, мол, за диво?

— Сгоняем к фургону, ребята! Хоу, хоу!

Подглядев за Семёном, Фёдор взял лассо на изготовку. Глянул по сторонам — никто не видит? — и набросил любопытному бычку на рога, мигом накрутив на луку седла свободный конец. Бычок сразу воспротивился, замычал, задёргался, затрещал кустами, но чалый и не с такими справлялся — пятясь, конь сдал назад, поднатужился и вытянул брыкавшуюся скотину.

— Дурак рогатый! — буркнул Чуга и потянул телка на верёвочке.

Воздух в зарослях был недвижим. Горячий и влажный, он обволакивал тело, пот тёк щекотными струйками. Колючки царапались и впивались, словно чапараль был живым существом, яростно сопротивлявшимся пришельцам. А внизу, под густыми ветвями, копошились змеи, многоножки и прочая ползучая мерзость…

…Весь день, до самого вечера, «бакеры» сгоняли бродячих полудиких коров. Ночь пролетела незаметно — и снова в чапараль… За три недели упорнейшего труда удалось сгуртовать более тысячи голов. Вплотную приблизилась середина лета.

— Хоу! Хоу! — звучало со всех сторон.

Стадо поднималось довольно-таки резво, и вот — тронулось.

— Клеймим всё, шо рогатое и бодается! — раздался весёлый голос Ефима.

— Сенька! — завопил Иван. — Это и тебя касается! Али ты веришь, што Росита тебе верна?

Исаев за словом в карман не полез.

— Шо ты кричишь, я понимаю слов! — отозвался он. — Снял бы ты свою красную сорочку, бо забодаю, на хрен!

Бакеры с готовностью загоготали. В предрассветных сумерках разгорелись костры, и началось клеймение.

Захар отделил от стада бычка и раскрутил лассо. Петля не упала даже, а метнулась, как змея, мгновенно охватывая шею тельца, и тот рухнул в пыль, барахтаясь всеми четырьмя конечностями. Лошадь Гирина тут же замерла, упираясь в землю. Захар примотал лассо вокруг луки седла и поволок мыкавшего бычка к костру поближе.

С таврами работали Ларедо и Сёма. Шейн схватил бычка за уши, развернул ему голову и сел на неё, чтоб тот не рыпался.

— Ляжь, зараза!

Исаев снял петлю лассо и уложил неклейменого поудобнее — одна задняя нога бычка была вытянута, а другая подогнута. Ларедо тут же подскочил и прижёг животину тавром — запахло палёной шкурой.

Ветра не было, скоро этим бесподобным амбре да гарью костров несло отовсюду.

Ларедо доверил Чуге калить клейма на костре, и тот едва поспевал передавать ковбоям разогретые железки, светившиеся оранжевым, и совать в огонь остывшие.

Когда солнце встало над горизонтом, алое, как большое круглое тавро, несколько десятков неклейменых бычков заполучили метку на левую или правую ляжку.

А уж быки в стаде были таковы, что невольно внушали трепет. Некоторые из них весили по тысяче шестьсот фунтов и, когда поднимали головы, становились выше лошадей. Настоящие буйволы, они легко впадали в бешенство, готовые размазать в фарш пешего или конного вместе с лошадью. Вовсе не даром ковбои не расставались с револьверами — только меткая пуля могла остановить разъярённую бестию.

— Трогаемся, трогаемся!

— Погоняй, шоб вы сдохли!

— Хоу, хоу!

Коровы послушно двинулись следом за громадным вожаком, и вот всё стадо отправилось в путь, кивая рогатыми и безрогими головами.

С одного края стада ехали братья Гирины. Ларедо и Семён — с другого. Стадо тронулось, и первые несколько вёрст его гнали трусцой. Чуга с Турениным глотали пыль позади стада, подгоняя отставших коров и воюя с теми, кто рвался обратно. Фургон ехал в стороне, куда не долетал прах из-под копыт. Правил им самый хитрый — Фима Беньковский.

Шейн, переживавший за всё разом, вернулся в конец стада и пошёл стегать отстававших бычков свёрнутым лассо.

— А ну шевелись, травяные мешки! Больше жизни, дохлятина!

В это время задул сильный ветер с востока, относя в сторону непроглядную тучу пыли, и Чуге открылось стадо.

Коровы продвигались на север, к Канзасу, — шевелящаяся бугристая масса за завесой пыли. На длинных и коротких рогах поблескивало солнце.

Рыжие, коричневые, пёстрые спины раскачивались как море. Быки, коровы — огромные, полудикие — легко впадали то в панику, то в ярость и были готовы атаковать хоть волка, хоть человека, хоть лошадь.

— А индейцы тут не сильно достают? — поинтересовался Туренин.

— Давеча их видали аж в устье Бразоса, ^[102] — ухмыльнулся Ларедо, — полсотни свирепых мальчуганов в боевой раскраске! А ну веселей, веселей, пожива для канюков!

Чуга хмыкнул только, добавляя бычкам прыти. Ходьба разогрела животных, и теперь не только пылюка мучила следующих за стадом, но и опалявший лицо смрадный жар, источаемый тысячами пудов «самоходного мяса». Перегон начался.