Рыцарский долг - Александр Трубников Страница 33

Сарацинам не воспрещено паломничество в Вифлеем.

Если франк пожелает посетить Храм ^[14] для молитвы, он может это сделать, но не должен там оставаться.

Сарацины живут между собой и решают все дела между собой по своим собственным законам.

Император не оказывает никакой помощи ни франкам, ни сарацинам в войне против сарацин, пока действует этот договор.

Триполи со своими землями, Керак, Шатель Бланк, Тортоза, Маграт и Антиохия остаются как были, и император более не оказывает им помощи.

Император является союзником султана во исполнение договора».

Под навесом снова воцарилось молчание. Цикады, словно израсходовав весь запас припасенных на ночь песен, почти угомонились, и стало слышно, как со стороны далеких холмов доносится плач нескольких шакалов.

– Насколько я понял, – первым нарушил молчание мастер Григ, – последний пункт, если отбросить эзопов язык, обозначает, что при отказе императора поддержать султана договор будет считаться разорванным?

– Совершенно верно, уважаемый мастер, – кивнул Сен-Жермен. – Все, что мы только что услышали, означает, что тайный союз Фридриха, направленный против папы и монголов, теперь превратился в союз явный и военный. Император теперь владеет Иерусалимом, и если папа, узнав об этом, не предпринял уже самые решительные меры, то боюсь, что наша с вами жизнь не стоит и ломаного цехина.

– Епископы молчат, – добавил Серпен. – Церковь в договоре обойдена стороной, и неизвестно, как поступать с иерусалимскими храмами. Магистр тамплиеров Пере де Монтегаудо в ярости: исконная резиденция ордена – мечеть Аль-Акса – оставлена мусульманам. Храмовники не без оснований считают себя обманутыми и, думаю, ударят в спину императору при первой же возможности. Ибелины ничего не теряют от этого мира, но зато приобретают десять лет относительно спокойной жизни и поэтому занимают нейтральную позицию. Госпитальеры молчат и ничем не выражают своего отношения к происходящему, но их замки по договору остались у сарацин.

– Что еще тебе удалось выяснить в Акре? – Григ перевел вопрос, заданный Толуем.

– Пока Геральд пребывал в полной прострации, из Италии возвратилась галера с тайным посланием Григория. К сожалению, мне удалось получить только его часть – писец очень спешил, опасаясь, что его поймают… – Серпен протянул Жаку второй пергамент.

Тот пробежал глазами короткий отрывок и огласил:

«…Младенец Конрад, сын Фридриха и наследник короны, – родной внук преданного нам Иоанна де Бриенна. Старик отлично понимает, что если нынешний император будет низложен, то он вернет себе иерусалимское регентство и будет править в Леванте до самой своей смерти – ведь ему сейчас восемьдесят один год, и дожить до совершеннолетия Конрада он вряд ли сумеет. Поэтому де Бриенн, получив необходимые средства от римских негоциантов и заручившись молчаливым согласием Святого престола, в ближайшие дни вторгнется в италийские владения Фридриха и превратит Апулию в пепелище…»

– Это все? – спросил Робер.

– Все, – кивнул Серпен. – Могу лишь добавить, что папа Григорий изыскал дьявольски хитрую возможность отозвать Фридриха с Востока. После того как он узнает о вторжении в Апулию и о том, что войско этого старого хрыча де Бриенна, который все никак не угомонится, угрожает его любимой Сицилии, у него земля Палестины будет гореть под ногами. Единственной его мыслью станет скорейшее возвращение в Палермо.

– Резонно, – кивнул, соглашаясь, Сен-Жермен. – Фридрих уже знает об этом коварном плане?

– Сие мне неведомо, – ответил Серпен. – Геральд решил ограничиться гневным письмом по поводу действий императора и при этом не предпринимать никаких конкретных действий. Дальнейшее сидение в Акре теряло всяческий смысл. Поэтому я принял решение возвратиться в Джераш. Вышел ночью и забрал с собой всех рыцарей и сержантов нашего крестоносного братства.

– Ты правильно поступил, брат-рыцарь, – произнес приор. – Удалось ли выяснить на обратном пути что-нибудь еще?

– Мы возвращались снова через Яффу, – ответил Серпен, – и там – сущий Содом с Гоморрой. Небольшой городок набит крестоносцами и мирными паломниками так, что по сравнению с его кварталами багдадский базар в праздничный день показался бы безлюдной пустыней. Преданные Фридриху крестоносцы, а вместе с ними и мирные паломники ликуют, готовясь к выступлению на Святой Град. Остановившись в городе под видом представителя капитула Святого Гроба, присланного в качестве наблюдателя, я снова встретился с де Барном. Оказалось, что в Яффу возвратился и его новый приятель, Недобитый Скальд.

Гентец и тевтонский собрат сидели в таверне чернее тучи. После заключения договора, яффский фьеф де Барна оказался пограничным владением, и, по его выражению, если даже собрать там всех евреев, что желают трудиться на земле обетованной, и сотворить с их помощью крестьянские общины, то и тогда он не получит со своих земель ни полушки. Весь урожай будет скармливаться франкским и сарацинским коням во время бесконечных набегов друг на друга. В ответ на просьбу доблестного рыцаря предоставить взамен иное, более безопасное держание, которое позволит ему спокойно исполнять рыцарскую службу, Фридрих только развел руками. Теперь де Барн в обществе гентского малютки пьет вино кувшинами с утра до ночи и думает, как отплатить императору за его доброту… Что касается самого Скальда, то он, как известно, еще в прошлом году сватался к титульной сеньоре ^[15] Трансиордании, в надежде, что после возвращения христианам их земель станет одним из самых богатых людей Заморья. Ведь ни один торговый караван, идущий в Египет, не обходит замок Керак.

– И что? – спросил Робер.

– Вы же слышали текст договора. Разве там упоминалось, что Трансиордания будет возвращена христианам? Мало того, там прямо говорится, что Керак остается у сарацин, и попытка вторжения в него равнозначна объявлению войны. Свою будущую супругу – трижды вдову, известную на все королевство своими пышными формами, громовым голосом, невероятной ревнивостью и невыносимым характером, он, мягко говоря, не очень-то и любил. Когда выяснилось, что обещанное ему приданое так и останется лишь на бумаге и в ближайшие десять лет ни о каком походе в Трансиорданию не может быть и речи, а, стало быть, он не сможет отвоевать Керак даже собственными силами, Скальд немедленно отправился к своей невесте. Остановившись напротив ее окон, доблестный рыцарь, не слезая с коня, долго и, главное, очень громко объяснял, кто она такая и что он о ней думает, после чего, не скрываясь, отправился на ближайший постоялый двор, который славился особо умудренными в непростом искусстве ублажения мужчин сарацинскими рабынями… Так что несостоявшийся князь, сидя в лучшей городской таверне, чуть не на всю Палестину костерил с утра до ночи всех подряд – и папу, и патриарха, и тамплиеров, и даже своего нынешнего сюзерена, императора Фридриха, которые, по его словам, вместо доброй войны, которая позволит немного подняться на ноги добрым рыцарям, затеяли какую-то «игру в пятнашки». За неделю-другую до нашего возвращения один из рыцарей императорской свиты, ужинавший за соседним столом, заслышав такие слова, оскорбился за своего сюзерена и вызвал Скальда на поединок. Надо ли говорить, с какой радостью брат Скальд принял вызов и как тщательно он и де Барн, призванный в секунданты, выбирали оружие, а также согласовывали время, место и условия. В качестве оружия была выбрана булава, а поединок было договорено вести до первой крови… После того как на кладбище новой яффской церкви появились свежие могилы оскорбленного рыцаря, а затем, с промежутком в два-три дня, и четырех его боевых друзей, в дело вмешался сам Фридрих. Он сказал, чтобы Скальд придержал язык, но если ему это не удается, то хотя бы не отвечал на вызовы дураков. Он, император, не может себе позволить, чтобы за то время, пока он готовится к выступлению на Иерусалим, половина его отборных рыцарей перекочевало на кладбище с расколотыми, словно старые горшки, черепами. В общем, теперь де Барн и Недобитый Скальд почти что наши союзники, – завершил свой рассказ Серпен. – А мы, сделав крюк в сторону Акры, проследовали маршем по той же самой дороге, как шли из Джераша, и вернулись назад. Путь был легким, потому что сарацины принимали нас за передовой отряд императора и, лишь завидев наших коней, прятались кто куда.