Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс Страница 32

Заботой сеньора является не только мир и безопасность его подданных, учил Ангерран, но также и правосудие. Да, Куссоны имели право вершить суд на своих землях, казнить и миловать, и напоминанием о том была виселица, возвышавшаяся на стене донжона, рядом с подъемным мостом.

Ангерран внушал Франсуа, что творить правосудие — самый тяжкий долг сеньора, с которым не могут сравниться даже тяготы войны, ибо в этот миг судья остается в совершеннейшем одиночестве. Нельзя ему также надеяться сотворить истинное правосудие, ибо нет такового в этом мире; оно принадлежит лишь Богу, которому одному ведомы тайны душ людских. Но в ожидании высшего суда надо, тем не менее, приложить все силы, чтобы сотворить как можно меньше суда неправого… Понять все это Франсуа было очень и очень непросто. По счастью, живой пример оказался гораздо красноречивее. Наблюдая своего крестного за отправлением правосудия, Франсуа уразумел, наконец, смысл его слов.

Судилище всякий раз происходило в зале оружия, музыки и книг. Ангерран восседал в большом кресле, чем-то напоминающем трон. Вдоль стен стояли стражники, каждый перед доспехом. Что касается Франсуа, то он располагался в первом ряду публики, состоящей из жалобщиков, свидетелей и их друзей. В течение тех лет, что мальчик провел в Куссоне, ему довелось присутствовать при рассмотрении всякого рода дел, причем некоторые из них заканчивались даже смертным приговором. Но все же ни одно не произвело на Франсуа большего впечатления, нежели дело о нагой женщине. Он помнил о нем потом всю жизнь, потому что именно тогда в полной мере проявились остроумие и справедливость его дяди.

Речь шла о молодой женщине, крестьянке из близлежащей деревни, щедро одаренной от природы всеми прелестями. Она была замужем и имела детей, но муж ее, уже не первый год тяжело болевший, был прикован к постели и даже не покидал их убогого жилища. Все это возбуждало надежды многих, но особенно — ближайшего соседа, молодого вдовца, который весьма охотно занял бы место бедняги на супружеском ложе.

И вот эта молодуха с некоторой, может быть излишней, горячностью обвиняла своего соседа в неоднократных попытках склонить ее к прелюбодеянию. Каждое утро, когда она умывалась в своем саду у источника, тот раздвигал изгородь, разделявшую их владения, и любовался ее наготой. Она умоляла сеньора защитить честь бедной женщины, которой одной приходится содержать больного мужа и малых детей.

Сосед, со своей стороны, оправдывался тем, что лишь смотрел. Ни разу не сделал он ни жеста, ни непристойного предложения. Ведь не может же это считаться грехом — пользоваться своими глазами, которые Бог ему дал как раз для того, чтобы он мог смотреть на любое из его творений. Ангерран одобрил этот аргумент кивком, помолчал мгновение, а потом спросил:

— А если бы ты все-таки совершил прелюбодеяние с этой женщиной, взяв ее силой, знаешь ли ты, какое наказание заслужил бы тогда?

Молодой человек побледнел.

— Веревки, монсеньор. Но ведь я всего только смотрел, клянусь вам!

Ангерран еще раз кивнул.

— Справедливо. Вот почему я приговариваю тебя всего лишь к созерцанию этой веревки. Но если ты хоть на шаг зайдешь дальше взглядов, ее наденут тебе на шею. А теперь стражники отведут тебя к виселице и оставят под ней на целый день. Тогда и поглядим, не пройдет ли у тебя охота начать все сначала.

Остроумие этого решения стало вскоре известно по всей округе, и слава о мудрости Ангеррана стала соперничать со славой его далекого предка Юга. Что же касается молодого вдовца, то он теперь избегал и близко подходить к плетню, отделявшему его от соседкиного сада.

***

Как уже было сказано, товарищами по тренировкам Франсуа были сыновья солдат замкового гарнизона. Франсуа быстро превзошел их не только во всех фехтовальных упражнениях. Когда Ангерран приказывал им устроить борьбу с голыми руками, юный де Вивре тоже всегда одерживал верх. Франсуа и сам прекрасно сознавал, что физически развит гораздо лучше, чем его сверстники, но у него все-таки оставались сомнения: а не поддаются ли они ему нарочно, из лести или страха, просто потому, что он — племянник их сеньора?

Ответ на этот вопрос Франсуа де Вивре получил одним погожим сентябрьским днем 1350 года, когда объезжал окрестности замка на своем Востоке. Занятия, как физические, так и умственные, начинались затемно, в девятом часу ночи, когда звонили хвалу, и заканчивались при звоне ноны, то есть в девятом часу дня. После этого Франсуа мог делать все, что вздумается. И почти всегда он выбирал верховую прогулку.

В тот день, поднимаясь вдоль берегов вверх по течению Куссона, он добрался до какой-то деревни, в которой еще не бывал. Уже целую неделю весь их край наслаждался восхитительным бабьим летом; стояла жара, как в начале июля, а Франсуа к тому же изрядно вспотел, совершенствуясь во владении боевым цепом. Поэтому его охватило неудержимое желание искупаться.

Он привязал Востока в близлежащей рощице, разделся, сложил одежду рядом с конем и голышом бросился в реку. Некоторое время он резвился в воде, без труда поднимаясь против течения, которое было здесь, однако, довольно быстрым, а потом с наслаждением расслабился, позволяя реке сносить себя вниз. И тут его кто-то окликнул.

— Эй, что это ты тут делаешь?

Франсуа поднял голову и увидел парня лет четырнадцати, одетого в неказистую крестьянскую блузу и окруженного четырьмя приятелями. Это был здоровенный детина. Подбоченясь, он угрожающе мерил Франсуа взглядом. Поскольку тот не отвечал, он возвысил голос:

— Ты кто такой? Я — Кола Дубле, меня все кличут Большим Кола, потому что я тут самый здоровый!

Франсуа даже вздрогнул от радости. Наконец он нашел то, что искал! Ему подвернулся тот самый случай: ведь он теперь голый и никто не может догадаться о его принадлежности к благородному сословию. Поэтому Франсуа охотно ответил в том же вызывающем тоне.

— А я нездешний, и я тут купаюсь, Большой Кола!

Молодой крестьянин побагровел от гнева.

— Давай вылезай, вонючка!

Франсуа ответил:

— А ты меня достань сперва!

Большого Кола не пришлось упрашивать дважды. Он сорвал с себя блузу, стряхнул с ног деревянные башмаки и прыгнул в реку. Там, где ждал его Франсуа, воды было по пояс. Кола бросился на него, выставив кулаки. Натиск был стремительным, но Франсуа не позволил застать себя врасплох. В самый последний момент он увернулся, чуть отклонив корпус, и противник оказался в воде. Если бы в этот момент Франсуа ударил его по затылку, тот, без сомнения, был бы оглушен. Но Франсуа этого не сделал. Он хотел победить не с помощью своих навыков, но единственно превосходством в физической силе. Поэтому он всего лишь расхохотался, и Большой Кола, обезумев от бешенства, снова ринулся на него.

Он обхватил Франсуа за плечи. И опять Франсуа мог бы освободиться от захвата, но не стал этого делать; он хотел единоборства на равных — сила против силы. А сила у Кола Дубле была немалой, и, кроме того, он был гораздо тяжелее. Франсуа был вынужден пригнуться под его тяжестью, и оказался под водой. Пользуясь своим преимуществом, молодой крестьянин сжал голову противника обеими руками, потом, уперевшись покрепче в речное дно, стал изо всех сил топить его, стараясь пригнуть как можно ниже.