Месть розы - Николь Галланд Страница 32

— Нет, не должен, — холодно, с явным раздражением отпарировал Жуглет и резко выпрямился. — Лучше взгляни, дружок, на то, что я еще принес.

С этими словами Жуглет подошел к двери, вытащил из-под лежащего возле нее кожаного футляра с инструментом две прихваченные накануне туники и с силой швырнул их на сундук.

— Возвращаю их обратно. Я взял их только для того, чтобы произвести впечатление на Конрада. Мне от тебя ничего не надо, Виллем.

Виллем покраснел.

— Прости, — произнес он, избегая взгляда Жуглета. В конце концов он все-таки на него посмотрел.

— Просто я хотел бы понимать, что именно у тебя на уме. Я чувствую себя обязанным — и знаю, на то есть основания, — но мне было бы спокойнее, если бы я понимал почему.

— Обязанным? — эхом отозвался Жуглет. — Вчера ты был благодарен, а сегодня вдруг обязан? — Пристальный взгляд карих глаз Жуглета причинял Виллему боль. — Ты оскорбляешь меня, Виллем. Ты низвергаешь саму идею дружбы.

— Перестань вести себя точно женщина, — попытался защититься Виллем.

Лицо Жуглета вспыхнуло от возмущения.

— А теперь, значит, я еще и женщина? Как будто назвать меня евнухом — как ты сделал там, в Доле — было недостаточно? Что мне сделать, чтобы оправдаться в твоих глазах? Волочиться за твоей сестрой? — и, не в силах сдержать усмешку, добавил: — Я имею в виду, больше, чем я уже это делал?

Виллем выдавил раздраженный смешок.

— Хорошо, прости, что я сказал «обязан». Доволен? Я благодарен, очень благодарен. — Пауза. — И все же я предпочел бы, чтобы ты отправился в замок пешком. — Новая пауза. — Буду рад встретиться с тобой там, в обществе.

Жуглет с показным безразличием пожал плечами, взял футляр с Фиделем и покинул комнату, не поклонившись и даже не оглянувшись.

Вечером на дворцовый обед менестрель не явился.

Этот факт привел Виллема в ужас, потому что он означал, что во время обеда придется полагаться только на себя. Рыцарь с сожалением вынужден был признать, что накануне он практически во всем, что касалось поведения, рассчитывал на Жуглета. Однако кроме него, отсутствия менестреля никто не заметил: как выяснилось, молодой музыкант славился своей привычкой исчезать на несколько дней или даже недель — и появляться потом, загадочно улыбаясь и со следами неумеренного разгула на лице, но и с ценными сплетнями для Конрада.

Обед подали в большом зале, где благодаря порывам холодного ветра с гор сохранялась приятная прохлада, несмотря на свирепый дневной зной. Трапезничали основательно — гостей было меньше, чем во время пиршества накануне, и говорили тоже меньше, зато ели больше. Гвоздем программы стала лососина. Ее доставляли свежей с Северного моря в гигантских бочках с морской водой. Альфонс, граф Бургундский, отсутствовал, так же как и Маркус, и на этот раз Виллем не протестовал, что его соседом снова оказался король. Кардинал Павел, как и в прошлый раз, располагался по левую руку от Конрада и, казалось, был все так же болезненно и необъяснимо, как и накануне, зачарован присутствием Виллема. Во время этого обеда — в ходе которого Виллем, в тщетном усилии расслабиться, пил больше обычного — он и его монарх неожиданно произвели друг на друга неизгладимое впечатление. Виллем выразил удивление, что у его величества, даже в молодости, никогда не было дамы сердца, которой он поклонялся бы в лучших традициях возвышенной любви, то есть целомудренно, тайно и, желательно, безнадежно. Такое чувство подталкивает мужчину к постоянному самосовершенствованию в честь дамы. Вдохновленный ею, он должен яростно сражаться и в то же время духовно расти и просветляться. Это обожание должно также подвигать его, в минуту выбора между плотскими удовольствиями и поэзией, неизменно склоняться к последней. Виллем не смог скрыть своего разочарования, когда выяснилось, что, если уж на то пошло, ни у кого при дворе такой дамы сердца нет.

— Значит, во время турниров рыцари не появляются, украшенные полученными от прекрасных дам маленькими подарками? — спросил он и сразу почувствовал себя глупо: ведь он проявляет любопытство по поводу предмета, при дворе, по-видимому, ничего не значащего.

— О, само собой — все эти платочки, шарфики, оторванные манжеты и прочий бред, — отозвался Конрад. — Обычно роль тайной возлюбленной играет какая-нибудь двоюродная бабушка рыцаря, которая вот-вот напишет завещание, или мать девушки, за приданым которой он охотится.

Виллем изменился в лице. Король подмигнул.

— Хочешь украсить копье подарком?

Виллем пожал плечами, не заметив тонкой насмешки.

— Разумеется, я мечтал бы завоевать такую честь, но… я не знаком ни с кем из здешних дам.

Это еще больше развеселило Конрада.

— Возьми любую из тех, кого бросил Жуглет. Или еще можно приказать портнихе сшить для тебя хорошенькую перчатку, а даму выдумаешь сам. Тогда не придется напрягаться и писать дурные стихи.

Виллем не знал, как скрыть свое разочарование.

— Значит, это правда, что говорят, будто в Германии рыцарство не в таком почете, как во Франции или Бургундии.

Разумеется, оно здесь ценится, — заверил его Конрад. — Любая доктрина, убеждающая вооруженных людей, что безупречная служба и преданность вышестоящему делают им честь, ценится при моем дворе.

На протяжении следующих десяти перемен блюд Виллем был избавлен — мягко избавлен, поскольку король осознал, насколько тот искренен в своей невинности, — от большей части иллюзий по поводу придворной жизни. Ему объяснили, какой белой вороной он выглядел бы, отказываясь носить оружие по воскресеньям. И насколько смешно с его стороны считать, будто рыцарский кодекс поведения применим в отношениях с крестьянскими женщинами, — разве сам Андреас Капелланус не утверждал, что их надо брать лестью и силой? Узнал, как наивны и неоправданны его опасения, будто растущая популярность денежных отношений, вытесняющих стабильную независимость феодальных поместий, подрывает такие традиционные ценности, как честь и верность. Конрад чуть не свалился со стула от хохота, когда попытался вообразить, что случится с его империей, если он хотя бы в течение одного дня попытается править так, будто верность более надежный стимул, чем жадность.

Но какими бы странными ни казались императору взгляды Виллема, в то же время рыцарь вызывал у него искреннюю симпатию. Хотя разница в возрасте между ними не составляла и двадцати лет, он испытывал к молодому человеку почти отцовские чувства. Его трогала простота Виллема, и было приятно познакомиться с человеком, столь безыскусным в жизни и одновременно столь искушенным в мастерстве боя. Конрад никогда особенно высоко не ставил бургундцев («Они мастера делать красивые вещи да молиться, но за обедом с ними не о чем поговорить»), и Виллем, сам того не ведая, неожиданно поколебал это убеждение короля. Так что Конрад перевел разговор на более нейтральные темы — соколиную охоту, искусство верховой езды. Говорили и о менестреле, которого знали оба, и о том, как сверхъестественно быстро каждый из них, едва познакомившись с Жуглетом (в случае с Виллемом это произошло три года назад, в случае с Конрадом — не меньше семи), проникся ощущением, будто знает менестреля всю жизнь.