Первый великоросс - Александр Кутыков Страница 30

К столу, покачиваясь и потирая плечо ладонью, вышел проснувшийся Пламен. Девчата разом замолчали, мать подвинулась на скамье. Хозяин сел и посмотрел лукавым взглядом на Щека и младшую дочь. Длеся потупилась, а Щек запросто спросил:

— Как спал-ночевал, батя?

Мать молча наложила кашу мужу. Сестры с прямыми спинами быстро кушали.

— Спал хорошо, щас поем и снова лягу.

— Дремотное лекарство — лучше всего, — рассудительно просопел над кашей Пламен.

— Не похоже, чтоб за стенами стая поганых стояла. Вы такие спокойные.

— Да они часто гостюют. Другой раз — прям под стенами шастают. Привыкли мы… — сообщила хозяйка.

— Что ж войско их не побьет?

— Они могут и мирно жить у себя в степях, а сюда по делам захаживают — с посольством и торгом. Ты не беспокойся, парень-друже, наши договорятся с ними, они и уйдут… — сообщил Пламен. — Правда, на сей раз много их что-то, крепко взялись.

— Выходит, мы зазря сюда мчались опрометью? Зачем нас собирали? Малк погиб пошто?

— Сейчас, сынок, проясню тебе всю твою еловую голову…

Щек очень обиделся на оскорбление, но вида не подал. Черпали кружками из братины взвар. Старшие сестры ушли, поблагодарив. Любопытная младшая слушала.

— Эти чертяки свое дело знают туго. Видно, там, откуда они явились, их хорошо научили, как договариваться и хитрить…

Мать стала собирать посуду. Подошла и Папуша, Глянула на мужиковатое, мясистое лицо гостя.

— …Умеют они, когда надо, сидеть спокойно, а когда надо — нежданно напасть! — объяснял неторопко хозяин, поглядывая на остановившуюся среднюю дочь. — У князя нашего, кстати, их в войске полно. Пока сильны мы, ведут они себя терпимо. А стоит остаться нам без дружины — сразу вспоминают давние и ближние обиды — и на осаду. Станут кружком и стоят, по сторонам озираясь.

— Видать, в сей раз вспомнили они многое? — осведомился Щек, разминая пальцами затекшее колено.

— Как бы там ни было, а ноне их полная степь. Надо ж как расплодились, собаки туземные!

— Что ж не побьет их князь? Позвал бы всю землю, пришли бы гуртом — никому не милы степняки.

— Некошный нашим князьям на ухо рясу ляпает, оттого и уши ихние неймут правде. Кривдой ведомы передние человеци, и Игорь был, и Святослав… До конца дело не доведут — о пустом все боле мыслят.

— Может, выгода здесь какая-то? — начал разбираться в большом деле Щек.

— Нет тут выгоды! Поначалу — недосуг, опосля — уже поздно… Токмо юли с ними, числом вели-ми. Они — от стен наших и до самого синего моря. Все, сынок, скоро внуки мои, если родятся, будут скакать по степи, как додоны… Забирай Длесю и в лес свой еловый ехай.

— Что ты пристал к парню? — донесся откуда-то голос матери.

— Почему они не рвутся в город-то? — вопросил гость.

— Рвутся каждый день. Для испуга огнь мечут, стрелы, никого не пускают — ни туда, ни сюда. На стенах люди гибнут. А они ждут от Ольги и горы что-нибудь себе послаще, посдобнее… А землю на помощь собирали — в торге этом нам корысть.

— В каком торге, батя? — все понял мужик и обвил голову руками.

— Не удивлюсь, сыне, что после вашей помощи наши мужи высокие без мечей вострых и стрел каленых отгонят собак в степь!.. Из-за вас, родимые, им нет ноне выгоды.

Днем Щек никуда не пошел. В городе было спокойно. Милашка Длеся сделала перевязку, лепетала, волхвовала. Приятно… Мужик, углядев молодую грудку под рубахой, положил руку на пшеничные волосы голубоглазой девушки. Она сказала: «Ну, потом…» «Когда?» — воспылал Щек и понял, что уже женат на девчонке. Длеся ничего не ответила, собрала лоскуты с сукровицей и направилась в ремесленное помещение — на помощь семье.

За обедом, когда расселись, Щек вспомнил о жите в своей калите:

— У меня, матушка, вам подарок…

Он вышел из-за стола. В верхней своей одежде, сложенной подле постели, нашел котомку и стал на стол выкладывать сухую рыбу. На полке увидал сухой горшок, ссыпал в него зерно. Плат стряхнул и протянул хозяйке.

— Вот, матушка, тебе покрывало. Носи не снашивай — доколь жива.

— Спаси боги тебя и твой род, сынок…

Она гладила пальцами плат. Тот был груб и шершав, но женщина радовалась. Очень. Папуша с Хижой глаз не сводили с парня.

День докатился до вечера. Сегодня работали днем, по очереди уходя в лимарню: шоркали, мяли, подходили к гостю, разговаривали, снова шоркали, снова к Щеку. Тот вызывался помочь, но ему отказали наотрез — мол, лежи и ногу зазря не мни… Хижа тоже что-то спрашивала. Мужик отвечал, и она с придыханием, потупив глаза, удалялась.

К вечеру работа успокоилась. Помытые хозяева последовали в свои покои — спать. Пламен также недолго просидел возле светильницы, утружденный за день. Пожелал доброго сна и ушел отдыхать.

Щек думал о печенегах, о зле, нависшем над Киевщиной. Открылось новое понимание о жизни — вот как еще бывает!..

Сон постепенно увлекал парня, он почти заснул. Вдруг слабый скрип половицы — и тишина. Щек прислушался: шорох идущего к нему человека. Не видно ни зги. «Кому надо-то?..» Вспомнил странное лицо Хижи. «Пламен, может, возвращается, но почему крадется?» — предположил Щек.

Огромное темное пятно подошло вплотную к постели, скинуло сермягу и присело на корточки.

— Кто? — прошипел Щек.

— Молчи, милый… — Под одеяло юрко и осторожно прошмыгнула Папуша.

— Мама человечья! Папуша, ты зачем?

— Молчи, молчи…

От нее пахло какой-то духмяной смолой и чистым телом. Нежно, дабы не побередить рану, она прильнула голым телом к Щеку.

— Тише… Молчи… Я полежу.

— Сдурела? Срам мне! У меня нога и Длеся.

— Ну и что? Дай мне только твою руку и молчи.

Мужик, наоборот, спрятал руку, но мягкое, скользкое, пышущее женское тело не давало ему ничего предпринять. Он прерывисто дышал и не мог, не хотел шевелиться.

Папуша, наслаждаясь своею властью, крепкой грудью уперлась в плечо Щека и сказала:

— Пошли в лимарню! Я принесла шубку.

— Ох, дитка тебя укусил, что ль?

— Пошли! — брыляла Папуша влажными губами по уху, по щеке.

Послушали дом и прошмыгнули в мастерскую. Щек, забыв о нездоровье, шел не отставал задом наперед. Папуша бросила шубу меж бочек и увлекла на нее еле сгибавшегося из-за ноги, обалдевшего от страсти и вожделения Щека.

— Что за шум за стеной? — спросил Щек.

— Тоже лимарня. Здесь по краю одна большая лимарня. И не бойся, все после, все скажу.

Больше ни о чем не дала подумать, никого, кроме себя, не разрешила услышать сладостная женщина. Мужик забыл о ноге, о Пламене, о Длесе. Лежал пластом на спине и утопал душой и телом в горячих объятиях умелой и отчаянной женщины.