Внучка алхимика - Лариса Шкатула Страница 30

До особняка Григорьевой доехали быстро. Он стоял на тихой неприметной улочке, но недалеко от центра и достаточно чистой, чтобы сюда не считали для себя зазорным наведываться и очень знатные особы.

Дом мадам Григорьевой прятался в глубине двора, окруженного кованой изгородью, что Соня нашла куда удобнее их дома, выходившего фасадом прямо на улицу.

Здесь же к особняку вела широкая дорожка, выложенная каменными плитками.

А ещё Соня подумала, что хозяйке, видимо, удобно наблюдать из окна за теми, кто подходит к её дому. Словно в ответ на её мысли, дверь открылась, едва она прикоснулась к шнурку колокольчика.

Аделаиду Феликсовну Соня видела лишь однажды, когда маменька почему-то взяла её с собой. Тогда Соне было лет десять. Однако, за прошедшие пятнадцать лет, как ей показалось, мадам Григорьева ничуть не изменилось.

Вся её фигура так же излучала добродушие, она так же говорила приветственные слова.

– Душенька! Голубушка! Как я рада! Сама княжна Астахова! Впервые за столько лет!

Значит, она помнит всех, кто хоть когда-то посетил её. Вот только теперь Соня видела то, чего не заметила когда-то по младости лет: глаза мадам Григорьевой цепко следили за выражением её лица, хотя губы по-прежнему выговаривали ласковые, приветливые, казалось, легкомысленные слова.

Соня протянула хозяйке коробку и увидела, как теперь засияли и её глаза:

– Пирожные! Мои любимые.

Григорьева шутливо оглядела свою пухленькую округлую фигуру и притворно вздохнула:

– Что поделаешь, у нас в жизни так мало радостей, не лишать же себя одной из немногих.

Она крикнула куда-то вглубь дома:

– Марфуша, самовар готов?

– Несу, матушка-боярыня! – откликнулся старческий голос.

В гостиную с довольно тяжелым самоваром вошла высокая костлявая старуха, впрочем, достаточно крепкая, чтобы безо всякой натуги таскать подобные тяжести. Она ловко взгромоздила его в центр стола и выставила большую пустую вазу, чтобы тут же переложить в неё принесенные Соней пирожные.

– Твоя горничная? – кивнула Григорьева на Агриппину. И, не дожидаясь ответа, сказала той. – Иди, милая, с моей Марфушей, она и тебе чаю нальет. А мы с твоей барыней пока побеседуем.

– Маменька передавала вам привет, – сказала Соня, чувствуя себя не очень уютно в той роли, которую ей предстояло исполнить.

– Мы с княгиней – давние приятельницы, – опять одними губами улыбнулась Аделаида Феликсовна, внимательно её разглядывая. – Что, княжна, не знаешь, как начать? Понятно. Начинай с начала. Но только условие: ежели почувствую, что хоть в чем-то обманешь, недоскажешь, на мою помощь не рассчитывай. Княгиня, наверное, говорила, что никакая, доверенная мне тайна, из этого дома на сторону не уходит. Но и хитрости со мной я не терплю.

Она потянулась за одним из пирожных, что весьма аппетитно лежали теперь в вазе подле самовара и кивнула на них княжне.

– Угощайся, Софья свет Николаевна! Будем с тобой совет держать да думу думать.

– Но а как же.., – начала было Соня.

– А то, что я узнаю на стороне, от других людей, то есть мой товар, и я им торгую по своему усмотрению.

Поскольку ничего другого ей не оставалось, Соня вздохнула поглубже и начала свой рассказ. Конечно, она ничего не стала говорить ни о потайной комнате, ни о найденных слитках, а начала с того, что увлекается историей, решила составить генеалогию рода Астаховых и в своих изысканиях наткнулась на дневник деда Еремея.

Потом, краснея и смущаясь, поведала о той приязни, которая появилась между нею и графом Разумовским, и его желанием непременно объясниться со своей невестой Дарьей Шарогородской.

– Я не могла позволить, чтобы Леонид.., чтобы граф так необдуманно испортил себе карьеру, а, может быть, и жизнь, и потому…

Соня запнулась, кажется, только теперь осознав, что она сделала.

– Ну, смелее!

Она посмотрела на мадам Григорьеву и невольно отшатнулась. Глаза женщины горели хищным огнем, а фигура напоминала изготовившегося к прыжку зверя.

– Поздно бояться, милая! – сказала та. – Я могла бы догадаться, на что ты решилась, но все-таки скажи мне об этом сама.

– Я подсунула ему мыло с "красной сыпью", – упавшим голосом проговорила Соня.

– Что-то такое я уже слышала, – качнула головой Аделаида Феликсовна, будто вспоминая. – Кто-то мне о таком случае рассказывал… Ну да, ещё во время правления Екатерины Первой. Это какая-то мазь?

– Да. "Красная сыпь" легко лечится. За один день.

– Замечательно!

Мадам Григорьева возбужденно потерла руки.

– Сам бог направил тебя ко мне, голубушка! Кажется, я догадываюсь, что ты хочешь сделать. Чтобы Шарогородские сами отказались от своего будущего зятя, для чего им нужно вроде невзначай сообщить, что граф болен нехорошей болезнью…

Соню опять бросило в жар.

– В тихом омуте черти водятся, – сочувственно вздохнула Григорьева. – Или, ещё говорят, не буди лихо – будет тихо… Ладно, ладно, не смущайся. Ежели кто и может тебя упрекнуть в том, что именно таким манером борешься за свою любовь, то только не я… За работу возьму с тебя десять рублей. Может, для тебя это и многовато, но получишь ты неизмеримо больше, а дело-то предстоит хлопотное…

– Я согласна, – непослушными губами вымолвила Соня. Как бы она ни корила себя за необдуманные и даже непорядочные действия, отступать теперь было все равно поздно.

– Сделаем так, – медленно проговорила Григорьева. – Пошлём к Шарогородской её хорошую знакомую – Полинку Вревскую, каковая была изгнана из фрейлин её величества по причине неумеренного потребления некоего крепкого напитка… С неё будет достаточно и целкового… Полинке могут не поверить. Разве что, в случае, когда никто другой не подтвердит её правоту… А после всех статистов придется вступить в игру самой мадам Григорьевой.

Соня удивленно посмотрела на Аделаиду Феликсовну. Оказывается, она сама себя так называет, и это вовсе не заглазное прозвище.

– Одним словом, твоей покорной слуге, Софья Николаевна, придётся потрудиться, чтобы уговорить Дашу Шарогородскую, а ежели и не саму Дашу, то её маменьку, Екатерину Ивановну, навестить своего жениха в особняке князей Астаховых. Обычное дело, в доме у друга граф переживает случившуюся с ним неприятность.

– А, может, не надо этого делать…, – начала говорить Соня, откровенно впадая в панику.

Григорьева посмотрела на неё и снисходительно улыбнулась.

– Поздно, княжна, поздно, миленькая! Зачем же тогда человека безобразила? Теперь кто знает, простит ли граф такое надругательство над собой?

Сердце Сони тревожно забилось, и она совсем пала духом.

– Ты вот что, голубушка, – жестко сказала ей Григорьева, – взялась за гуж, не говори, что не дюж! Лучше пропасть, чем терпеть злую напасть. Коли я бы, так же, как и ты, посреди дела руки опускала, небось нынче у твоих ворот милостыню просила, а у меня вон и дом, и достаток какой-никакой… Деньги принесла или что в залог оставишь?