Флэшмен под каблуком - Джордж Макдональд Фрейзер Страница 3

Так или иначе, на несколько последующих лет мне пришлось покончить с крикетом, поскольку я отправился в армию, побывал в Афганистане, где пережил ужасы отступления из Кабула и покрыл себя неувядаемой, хотя и незаслуженной, славой при обороне Джелалабада. Об этом я уже поведал ранее ^[11]; достаточно сказать, что я всю эту ужасную кампанию отлынивал, трясся, спасал шкуру и молил о пощаде при первом удобном случае, но вышел из нее с четырьмя медалями, благодарностью парламента, удостоился личного приема у королевы и рукопожатия самого герцога Веллингтона. Просто удивительно, чего можно достигнуть при плохой игре, если умеешь зайти с правильной карты и напустить на себя в нужное время благородный вид.

Короче, в конце лета сорок второго я вернулся домой знаменитым, и с восторгом был встречен публикой и своей глупой женушкой Элспет. Упиваясь славой и популярностью, я наверстывал упущенное время по части разврата и кутежей, так что не имел времени для прочих дел. Но случилось так, что как-то раз я вечерком прогуливался по Риджент-стрит – в руке трость, шляпа сдвинута на затылок, взгляд ищет, чем бы заняться, – и оказался напротив «Зеленого человека». Я остановился, лениво раздумывая – и в результате секундного замешательства оказался вовлечен, пожалуй, в одно из самых странных приключений в своей жизни.

Сейчас все изменилось, но в те дни «Зеленый человек» служил излюбленным местом сбора крикетистов, и вид бит, калиточных шестов и прочей амуниции пробудил во мне воспоминания и странную тоску – не поучаствовать в игре, нет-нет, а просто желание вновь ощутить ту атмосферу, услышать разговоры подающих и отбивающих, их жаргон и сплетни. Так что я завернул, заказал себе порцию рубца и кварту домашнего пива, перекинулся парой слов с курильщиками у стойки, и вскоре оказался настолько покорен уютом, веселым настроением и добродушным настроем этого места, что решил в качестве противоядия отправиться на Хаймаркет, подыскать себе девчонку погорячее. Время двигалось к ужину, и я собирался уже попросить официанта принести счет, как вдруг заметил парня, пристально наблюдавшего за мной через зал. Поймав мой взгляд, он поднялся со стула и подошел.

– Скажите, – говорит, – а вы не Флэшмен?

Вопрос прозвучал настороженно, словно ему самому не хотелось, чтобы догадка подтвердилась. Со мной подобное случалось сплошь и рядом, все кругом увивались вокруг героя Джелалабада, но этот малый на подлизу не смахивал. Высокий, с меня ростом, загорелый, с квадратным подбородком, подтянутого вида, словно ему не привыкать к холодным ваннам и десятимильным прогулкам. Меня бы не удивило, окажись он истинным христианином и спортсменом, который целый день перед матчем сигару в рот не берет.

Так что я прохладно кивнул и поинтересовался, что за дело ему до меня.

– А ты изменился, – с ухмылкой говорит он. – Видно, не узнал меня?

– И с какой это стати ты мне сдался? – отвечаю. – Эй, официант!

– Нет, благодарю, – заявляет парень. – Я свою сегодняшнюю пинту уже выпил. В сезон никогда не позволяю себе лишнего. – И этот с-н сын усаживается за мой стол, эдак словно у себя дома.

– Отлично, рад слышать это, – говорю я, поднимаясь. – Прошу простить, но…

– Постой, – смеется он. – Я Браун. Том Браун, из Рагби. Только не говори, что не помнишь меня!

Сказать по совести, так оно и было. Это сейчас имя его ажурным вензелем вписано в моей памяти – после того как Хьюз в пятидесятые пропечатал свою адову книженцию, – но это все в будущем, а тогда я никак не мог его вспомнить. Да и не особенно старался: парень излучал мужественность и открытость, которых я на дух не переношу, а одет был в твидовую куртку (готов поклясться – он ею лошадь чистил) и спортивное кепи – совершенно не мой стиль.

– Ты однажды поджарил меня на очаге в общей комнате, – дружелюбно заявляет он, и тут-то я его живо вспомнил и смерил расстояние до двери. Беда с этими маленькими сопляками, которых ты жучишь в школе – они вырастают здоровенными верзилами, занимаются боксом и, как назло, всегда находятся в отличной форме. По счастью, этот, видно, превратился не только в атлета, но и в христианина, вполне усвоив идиотскую доктрину Арнольда: «Возлюби врага твоего», – так что когда я торопливо выразил надежду, что это не нанесло ему серьезного ущерба, Том добродушно рассмеялся и похлопал меня по плечу.

– Э, все это древняя история. Мальчишки есть мальчишки, не так ли? А еще, знаешь, ли, мне даже хочется перед тобой извиниться. Да-да, – он качает головой, выглядя совершенным придурком. – Сказать по правде, – продолжает этот невообразимый осел, – когда мы были маленькими, я даже знать тебя не хотел, Флэшмен. Ну да, ты обращался с нами, фагами, очень мерзко – сам знаешь. Конечно, думаю, все это было от недомыслия, но мы тогда считали тебя законченным подлецом и… и еще трусом.

Браун неловко заерзал, и мне подумалось, не слишком ли далеко он заходит.

– Но ты удивил нас всех, – Браун снова поднял глаза. – Я хочу сказать, то дело в Афганистане… то, как ты защищал наш флаг… ну и прочее. Святой Георг! – на глаза у него буквально навернулись слезы, – это было просто великолепно… и я думаю, что ты… Знаешь, никогда не слышал ни о чем более героическом, и мне хочется извиниться, старина, за то, что плохо думал о тебе… – каюсь, повинен в этом – и, если позволишь, я хотел бы пожать тебе руку.

Он сидел передо мной, вытянув вперед мускулистую клешню, с видом зачарованным и возвышенным, и благородство прямо-таки перло из него. Странное дело, но его разлюбезный дружок Ист, которого я почти так же славно поколачивал в школе, сказал мне почти то же самое, когда мы встретились с ним много лет спустя, будучи пленниками в России: исповедался, что проклинал меня, но теперь-де мои героические поступки уладили старые счеты, и так далее. Даже не пойму: на самом ли деле они верили, что так и есть, или отдавали дань ханжеской моде, или и впрямь ощущали вину за свои дурные мысли обо мне? Остается только гадать – ибо, благодарение Б-гу, викторианская мораль находится за пределами моего понимания. Про себя знаю точно – если некто, причинивший мне зло, превратится в самого архангела Гавриила, я все равно буду ненавидеть у-ка. Но я, знаете ли, мерзавец, и мне недоступны благородные чувства. В любом случае я был рад, что этот здоровенный детина изъявил готовность предать прошлое забвению, поэтому я мигом обратился во Флэши-очаровашку, от души стиснул его пятерню, выразив пожелание отступить хоть раз от своего правила и распить со мной по стаканчику.

– Ладно, согласен, – говорит он.

Когда принесли пиво и мы выпили за нашу дорогую старую школу (с его стороны, тост явно был искренним), он ставит кружку и заявляет:

– Есть еще одно дельце – сказать по правде, это было первое, что пришло мне в голову при виде тебя. Не знаю, конечно, как ты на него посмотришь – быть может, раны твои еще не зажили? – Он замялся.

– Давай, валяй, – говорю, предполагая, что ему, наверное, хочется познакомить меня со своей сестрой.

– Ну, быть может, ты не слышал, но во время последних лет моего пребывания в школе – когда я был капитаном – мы не на шутку сошлись с парнями из «Мэрилебон». Первый иннинг остался за ними, с разницей всего в несколько пробежек, но в итоге мы побили их, обойдя на очко. Тем временем старина Эйслби – помнишь такого? – был так впечатлен нашей игрой, что спросил, не смогу ли я выступить за честь Рагби – с командой бывших и сегодняшних – в матче против Кента. Ну, я подобрал нескольких нормальных игроков: ты знаешь молодого Брука, и Рагглса, – и вспомнил, что ты был отличным подающим, и… Как ты посмотришь на предложение сыграть вместе – если здоровье позволяет, конечно?