Гектор Сервадак - Жюль Верн Страница 3

Ему нравилось это почти независимое существование. Вдобавок он был не слишком обременен работой, и ему удавалось два-три раза в неделю ездить в Оран или Алжир и появляться на приемах у своего генерала или на балах у генерал-губернатора.

Здесь-то и довелось ему лицезреть госпожу де Л.; именно ей намеревался он посвятить то замечательное рондо, первое четверостишие которого только что увидело свет. Вдова полковника госпожа де Л. была молода, весьма хороша собой, весьма сдержанна, пожалуй, чуть-чуть надменна и не замечала, либо не желала замечать, нежные чувства, ею внушенные. Вот почему капитан Сервадак не решался пока признаться ей в любви. Он знал, что у него есть соперники, в том числе, как нам с вами известно, и граф Тимашев. Соперничество и вынуждало обоих противников скрестить шпаги, о чем молодая вдова не подозревала. Впрочем, имя ее, уважаемое в обществе, не было даже упомянуто.

Вместе с Сервадаком в гурби жил его денщик Бен-Зуф. Денщик был душой и телом предан офицеру, которому имел честь день-деньской услуживать. Будь у Бен-Зуфа выбор между должностью адъютанта при алжирском генерал-губернаторе и должностью денщика при капитане Сервадаке, он, не колеблясь, выбрал бы последнюю. Однако, если у Бен-Зуфа и не было честолюбия в отношении себя, то совершенно иначе относился он к служебным успехам своего начальника и каждое утро осматривал левое плечо его офицерского мундира: не вырос ли за ночь и на этом плече эполет?

Имя Бен-Зуфа может ввести в заблуждение: читатель решит, что наш доблестный солдат родом из Алжира. Ничуть не бывало! Это не имя, а прозвище! Позвольте, но почему же денщика, нареченного Лораном, именовали Зуфом? Почему Беном, если он родился в Париже, точнее на Монмартре? Вот исключение из правил, которое не взялся бы объяснить ни один самый ученый этимолог.

Итак, Бен-Зуф не только жил на Монмартре, но и был коренным жителем знаменитого Монмартрского холма, ибо Бен-Зуф увидел свет в квартале, расположенном между башней Сольферино и мельницей Галет. Поэтому вполне естественно, что человек, имевший счастье родиться в таком исключительном месте, питает беспредельное восхищение к своему родному холму и считает, что нет в мире ничего равного ему по великолепию. И в глазах Бен-Зуфа Монмартр был единственной стоящей внимания горой во всей вселенной, а одноименный квартал — собранием всех чудес мира. Бен-Зуфу довелось странствовать по свету. И судя по его рассказам, в какую бы страну он ни приезжал, он видел только Монмартры, которые, пожалуй, были покрупней, но уж наверняка не так живописны, как настоящий Монмартр. А что ж, по-вашему, на Монмартре нет церкви, которая ни в чем не уступает Бургосскому собору? И каменоломен почище Пентелийских? И бассейна, от зависти к которому высохло бы Средиземное море? И мельницы, где не просто изготовляют муку, но и делают всемирно известные галеты? А башня Сольферино? Ведь она куда устойчивее, чем «падающая башня» в Пизе? А остатки лесов, которые вплоть до самого нашествия кельтов были вполне девственными? Что ж, по-вашему, Монмартр не гора, не настоящая гора, которую только завистники смеют уничижительно называть «холмом»? Нет, Бен-Зуф скорее дал бы себя четвертовать, чем признался бы, что высота Монмартрской «горы» меньше пяти тысяч метров!

Где же, где еще во всем мире, вы найдете столько чудес, собранных в одном месте?

«Нигде», — отвечал Бен-Зуф всякому, кто дерзал считать его суждения несколько преувеличенными.

Согласитесь, однако, что страсть это безобидная! Как бы то ни было, Бен-Зуфом владела одна мечта: вернуться на родной Монмартр, к родному холму и прожить остаток жизни там, где она началась… разумеется, вместе с капитаном, об этом и толковать нечего! А Сервадак, которому Бен-Зуф все уши прожужжал рассказами о несравненных красотах восемнадцатого округа Парижа, мало-помалу проникся отвращением к этому месту. Но Бен-Зуф не терял надежды обратить капитана в свою веру, тем более что твердо решил никогда с ним не расставаться.

Бен-Зуф уже отслужил свой срок в армии. Он даже успел дважды побывать в отпуске и собирался выйти в чистую в возрасте двадцати восьми лет, когда его, рядового первого класса восьмого конно-егерского полка, назначили денщиком Гектора Сервадака. Он ходил с Сервадаком в поход. Он не раз дрался бок о бок с ним и проявил такую доблесть, что был представлен к ордену Почетного Легиона, но отказался от награды, предпочтя остаться денщиком при своем капитане. И если Гектор Сервадак спас жизнь Бен-Зуфу в Японии, то Бен-Зуф отплатил ему тем же во время Суданской кампании. А ведь такие вещи не забываются.

Короче говоря, Бен-Зуф отдал в полное распоряжение капитана свои руки «крепче литой стали», как сказали бы металлурги, свое железное здоровье, закаленное под небом всех широт, свою несокрушимую силу, которая давала ему право называть себя «оплотом Монмартра», и, наконец, вместе с бесстрашным сердцем — беззаветную преданность.

Остается добавить, что хотя Бен-Зуф не был «поэтом», как его капитан, зато мог бы считаться ходячей энциклопедией, живым сборником солдатских побасенок и прибауток. В этом он не знал себе равных, и его неистощимая память хранила тьму веселых песенок и куплетов.

Капитан Сервадак отдавал должное Бен-Зуфу; он смотрел сквозь пальцы на многие его чудачества, впрочем вполне терпимые благодаря неизменно веселому нраву денщика, и умел иногда находить такие слова, которые рождают привязанность у подчиненного к командиру.

Как-то раз, когда Бен-Зуф, сев на своего любимого конька, гарцевал, образно выражаясь, по восемнадцатому парижскому округу, Сервадак сказал:

— Послушай-ка, Бен-Зуф! А ведь если толком разобраться, то Монмартрскому холму не хватает всего каких-нибудь четырех тысяч семисот пяти метров, чтобы стать Монбланом!

Глаза Бен-Зуфа засияли в ответ, и с тех пор родной холм и капитан жили в его сердце, как одно неразрывное целое.