Блэк - Александр Дюма Страница 3

Мы видели, что шевалье возобновил свою прогулку, не осмеливаясь обернуться, чтобы удостовериться, следует ли за ним собака: да или нет.

Но он даже не дошел до моста Ля Куртий — места, хорошо известного не только обитателям Шартра, но и жителям всего кантона, — как его решимость уже подверглась суровому испытанию, и только благодаря высокой силе духа ему удалось устоять перед нашептываниями демона любопытства.

Но в тот момент, когда шевалье подошел к воротам Морар, его любопытство достигло такой степени возбуждения, что внезапное появление со стороны старой парижской дороги дилижанса с упряжкой из пяти лошадей, несущихся бешеным галопом, послужило ему предлогом, чтобы отойти в сторону; но уступая дорогу, он как бы невзначай оглянулся и, к своему великому изумлению, увидел собаку, которая следовала за ним по пятам, не отступая ни на шаг, и ступала так важно и методично, как будто отдавала себе отчет в своих действиях и совершала их сознательно.

«Но мне нечем больше тебя угостить, мой бедный славный зверь!» — воскликнул шевалье, выворачивая опустевшие карманы.

Можно было подумать, будто собака поняла смысл и значение этих слов; она стремительно бросилась вперед, сделала два или три немыслимых прыжка, как бы стремясь выразить свою признательность; затем, увидев, что шевалье стоит на месте, и не зная, как долго продлится эта остановка, она легла на землю, положила голову на вытянутые передние лапы, два или три раза весело пролаяла и стала ждать, когда ее новый друг возобновит свой путь. При первом же движении шевалье собака резво вскочила и устремилась вперед.

Так же, как до этого животное, казалось, поняло слова человека, так и человек, по-видимому, догадался, что означают действия животного.

Шевалье де ля Гравери остановился и, всплеснув обеими руками, сказал:

«Хорошо, ты хочешь, чтобы мы дальше шли вместе, что же, я тебя понимаю; но, бедняжка, не я твой хозяин, и, чтобы следовать за мной, ты должна кого-то покинуть, кого-то, кто тебя вырастил, давал тебе приют, кормил, заботился о тебе, ласкал; какого-нибудь слепца, чьим поводырем ты, возможно, была, или пожилую даму, для которой ты, вероятно, служила единственной утехой. И вот несколько злосчастных кусочков сахара заставили тебя забыть о них, как позже, в свою очередь, ты забудешь меня, если я проявлю слабость и возьму тебя к себе. Пошла же прочь Медора! — сказал шевалье, обращаясь на этот раз к животному. — Вы всего лишь собака, вы не имеете права быть неблагодарной… А! Вот если бы вы были человеком, — продолжил как бы между прочим шевалье, — то это было бы другое дело».

Но собака, вместо того, чтобы повиноваться и уступить философским рассуждениям шевалье, залаяла еще громче, удвоила свои прыжки, и ее приглашения продолжить прогулку стали более настойчивыми.

К несчастью, мысли, под конец посетившие шевалье, были подобны сумеречному приливу после заката солнца, когда каждый вновь надвигающийся вал кажется более мрачным и угрюмым, чем предыдущий.

Конечно же, сначала он был польщен, что внушил такую внезапную привязанность, которую ему выказала собака; но затем в силу природной подозрительности он подумал, что скорее всего за этой преданностью, пожалуй, скрывается почти черная неблагодарность; он, взвесив прочность этой столь внезапно возникшей привязанности и в конце концов укрепился во мнении, к которому, казалось, пришел уже много лет назад, мнении, согласно которому — я объясню это чуть позже — ни мужчины, ни женщины, ни животные не имели отныне права рассчитывать ни на малейшую долю его симпатий.

Благодаря этому столь умело и ловко составленному обзору читатель должен уже догадаться, что шевалье де ля Гравери исповедовал ту почтенную религию, богом которой является Тимон, мессией Альцест и которая зовется мизантропией.

Вот почему, твердо решив одним махом разделаться со всеми проблемами, оборвав возникшую связь в момент ее зарождения, он прибегнул к силе убеждения. Предлагая ей в первый раз покинуть его, он назвал ее, как вы помните, Медорой; затем он возобновил свои уговоры, награждая ее поочередно мифологическими именами Пирама, Морфея, Юпитера, Кастора, Поллукса, Актеона, Вулкана; потом последовали античные имена: Цезарь, Нестор, Ромул, Тарквиний, Аякс; затем имена скандинавских героев Оссиана, Одина, Фингала, Тора, Фериса; от них он перешел к английским именам: Трим, Том, Дик, Ник, Милорд, Стопп; с английских имен шевалье переключился на такие колоритные имена, как Султан, Фанор, Турк, Али, Мутон, Пердро. Наконец, он исчерпал все, что мог ему дать мартиролог собачьих имен, начиная со времен мифов и сказаний и кончая нашим рациональным, практичным веком, чтобы вбить в голову упрямого животного, что оно не должно дальше следовать за ним. Но если есть пословица, которая в отношении людей гласит, что худший глухой тот, кто не хочет слышать, совершенно очевидно, по крайней мере в данной ситуации, что эта пословица должна распространяться и на собак.

В самом деле, спаниель, только что буквально на лету угадывающий мысли своего нового друга, сейчас, казалось, был весьма далек от этого; чем больше лицо шевалье де ля Гравери принимало грозное и суровое выражение и чем больше он старался придать своему голосу резких металлических нот, тем более радостным, вызывающим и поддразнивающим было поведение собаки. Казалось, она подает реплики в какой-то забавной веселой клоунаде. Наконец, когда шевалье вопреки своей воле, но подчиняясь необходимости ясно и доходчиво выразить свое намерение, решился прибегнуть к ultima ratio для собак, замахнувшись своей тростью с золотым набалдашником, бедное животное с печальным видом легло на спину и безропотно подставило свои бока под удары палки.