Месть палача - Виктор Вальд Страница 29

Сюда властители половины мира приглашали почетных гостей и многочисленных послов из варварских стран. Приглашали и с легкой усмешкой наблюдали за тем, как те, что малые дети, в изумлении крутили головами, приседали, били себя по щекам, охали и ахали [86]. И было отчего.

Даут видит огромное белое песчаное поле, в длину которого только искуснейший лучник может дважды отправить стрелу, и в половину меньшую ширину. Оно с трех сторон окружено трибунами из белого мрамора, по верхам которого возвышается крытый портик. Кровля портика покоится на двух рядах восьмиметровых колонн, увенчанных коринфскими капителями. Промежутки между колоннами украшены изумительными статуями, свезенными со всей империи.

Здесь, в тени красочных матерчатых тентов, на тридцати рядах, уходящими амфитеатром к самому солнцу, в дни восшествия на престол, в многочисленные празднования, а так же при триумфальных шествиях собиралось более ста тысяч зрителей, большинство из которых были одеты по цветам тех колесниц, за которых они болели и ставили большие деньги. Эта страсть многие века делит город на димы [87], а димархи, или димакриты, имеют власть над своими болельщиками сравнимую с властью василевса. Сейчас, в видении Даута, зрителей никак не меньше.

Их ожидание, приветственные возгласы, стихи, песни лишь отчасти относятся к щедротам василевса велевшего устроить представление для своего народа. Они отдают должное в направлении той четвертой стороны, что замыкает песчаное поле для игрищ. Здесь находится огромная постройка с ложами для сановников и с восхитительной по красоте трибуной василевса, над которой золотом горит огромная бронзовая квадрига [88]. А под трибуной, на устроенном помосте не умолкают сотни музыкантов, под ногами которых вот-вот откроются ворота и на арену, под шквал аплодисментов, начнут выезд долгожданные колесницы.

Даут ищет глазами и сразу видит змеиную колону с огромным золотым треножником, привезенной Константином Великим из Дельф [89], покрытую золотом колону Константина [90], а так же чарующий взгляд обелиск Феодосия [91].

Радоваться бы этому великолепию вместе со зрителями, и пребывать бы в нетерпении, когда же начнутся гонки…

Но не празднование, не захватывающие гонки тянут печального Даута в центр политической и гражданской жизни своих бывших сограждан. Он прячет лицо в огромном капюшоне и кутает тело в огромном гиматии, ежеминутно проклиная свой долг, обязующий его присутствовать на действии, которое разрывает мозг, сердце и душу.

Толкаемый со всех сторон, многократно обруганный и даже оплеванный, Даут не может ускорить шаг, и этим мешает торопящемуся занять лучшие места многочисленному народу. Вокруг него смех, шутки, веселый говор и уже пьяные песнопения. Люди заранее счастливы от того, что сейчас увидят, чем насладятся, и о чем будут рассказывать детям, внукам и правнукам. Если, конечно, Бог им это позволит.

И, наверное, позволит прожить так долго. Ведь он любит ревностных в вере константинопольцев. Только поэтому он отвернулся и тем одобрил страшное злодеяние своих любимых детей – казнь, посредством сожжения.

Даут взбирается на самый верхний и дальний ярус трибуны. Он не услышит криков того, чью жизнь сейчас слижет жаркое пламя. Уж слишком неистово шумно радуется казни народ. Но он ясно видит идеальный полукруг. Здесь заворачивают колесницы и чаще всего случаются несчастные случаи. Здесь отрезали нос василевсу Юстиниану. Здесь сожгли богомила Василия. Здесь сожгут того, о сохранении жизни которого так особо просил владыка османов Орхан-бей своего начальника тайной службы.

Но Даут не сумел. Он не смог. Он не выполнил просьбу могущественного владыки.

Теперь он в бессилии, и с дрожью в теле наблюдает за тем, как на возвышенности, к столбу привязывают человека в синих одеждах. Как у его ног медленно разгораются хворост и поленья. Как на этом малом пламени сжигают огромный синий плащ. И как народ радуется тому, что плащ быстро сгорает.

А это означает важное; колдовские силы покинули проклятого синего демона. Его проклятие, разрушившее славный город Галлиполь, не причинит вреда городу Великого Константина. И скоро, очень скоро, главный демон проклятых османов превратится в пепел. Ведь его тело будут жечь до серого пепла. Так надежнее. Так вернее. Так его легче рассеять над водой, землей и по ветру. Так синий демон никогда не возродится. А значит, Константинополь и его граждане будут спасены от злых чар проклятого мага и мечей османов.

И вот Даут видит, как поднявшееся пламя поглотило тело казнимого.

Но пламени мало своей добычи. Его жаркие языки оплетают змеиную колонну. И вот золотой треножник становится головой огненной змеи, которая тут же слизывает золото с колонны Константина. Потом она заглатывает бронзовые и мраморные статуи. И сжигает, пепелит сотни, тысячи, десятки тысяч объятых ужасом зрителей.

Только Даут цел и невредим среди того убожества сегодняшнего дня, что когда-то вызывало восторг. На том ипподроме, что оставили после своего владычества варвары крестоносцы Запада, разграбившие и вывезшие за пятьдесят лет все ценное и прекрасное.

Цел и невредим телом, потому что знает – этот огненный змей рассвирепевшая душа «синего шайтана». Шайтан-бея. Того, кому он покровительствовал, и в глубине души считал великим человеком. А может даже и другом, который должен был быть ему благодарен…